Скандал в семействе Уопшотов - [78]

- Прекратите или убирайтесь! Здесь не место заниматься такими делами.

Он дрожал от гнева и, чтобы удержаться и не ударить парня в лицо, вышел из зала на ступеньки школьного подъезда.

С трудом ему удалось закурить сигарету. Он до того разволновался, что подумал, уж не от страха ли за свою дочь он так вышел из себя. Впрочем, он был уверен, что его - отца и гражданина - привела в ярость омерзительная сцена, которая только что разыгралась на его глазах и так не вязалась с пением пасхального гимна в доме, призванном - во всяком случае, по идее быть приютом невинности. Докурив, мистер Фрили вернулся в зал. Хулиганы расступились, пропуская его, и он подумал, что никогда прежде не ощущал на себе такой эманации неприкрытой ненависти, какая исходила от них.

Хулиганы в подъезде на Уотер-стрит стояли в такой же выжидательной позе, выказывая такую же любовь к полумраку, и его охватило отвращение к ним, словно они были не просто представителями чуждого ему класса или жителями другого квартала, а примчались с какой-то враждебной планеты. Подойдя ближе, он увидел, что они передают друг другу бутылку виски. Он не стал упрекать их в беззаконии и порочности. Беззаконие и порочность были тем, к чему они стремились. Поравнявшись с подъездом, он ощутил запах виска, а затем его ударили по затылку, и он мгновенно потерял сознание.

Будильник разбудил Эмиля в половине второго. Пока он брился, порыв ветра хлопнул дверью комнаты и разбудил его мать. Внезапно разбуженная, она тяжело вздохнула и голосом, казалось принадлежавшим гораздо более старой женщине, сказала:

- Эмиль, ты заболел?

- Нет, мама, - ответил он. - Все в порядке.

- Ты заболел? Тебя что-то беспокоит, дорогой? Эти холодные пирожки с крабами - может быть, тебе от них нехорошо?

- Нет, мама, - сказал Эмиль. - Это все пустяки.

- Ты заболел? - все еще не совсем проснувшись, спросила миссис Кранмер; затем, откашлявшись, она заговорила отчетливей, и сознание ее тоже заработало отчетливей. - Эмиль! - воскликнула она. - Это яйца.

- Мне надо сейчас уйти, мама, - сказал Эмиль. - Ничего серьезного. К завтраку я вернусь.

- О, это яйца, да?

Эмиль слышал, как скрипнула кровать, когда мать села и спустила нога на пол, но он успел прошмыгнуть мимо двери ее комнаты, прежде чем миссис Кранмер добралась до порога, и сбежал по лестнице.

- К завтраку вернусь! - крикнул он. - И все тебе расскажу.

Он нащупал в кармане сложенный лист бумаги с планом и вышел на крыльцо.

На небе сияли звезды. Пора была слишком ранняя, и еще ничего не цвело, кроме подснежников, кое-где взошедших на клумбах, и пестрых симплокарпусов, единственных полевых цветов, уже появившихся в ложбине; в воздухе, однако, веяло нежным ароматом земли, столь же прекрасным, как аромат роз, и Эмиль остановился, чтобы наполнить им свои легкие и голову. В свете уличных фонарей и звезд мир казался чудесным и - при всей своей убогости - даже молодым, словно у этого поселка все было еще впереди. Земля, слегка прикрытая листьями, мхом, виноградным луком и ранним клевером, словно готовилась принять вверенные Эмилю сокровища.

Когда в четверть третьего мистер Фрили не появился, Эмиль забеспокоился. Было так тихо, что он издалека услышал бы шум машины, но он ничего не слышал. Он хотел, чтобы ему помогли выполнить возложенную на пего задачу, и не хотел приниматься за дело в одиночку, но в двадцать минут третьего решил, что пора приступать. Он отпер ворота гаража, которые были перекошены и громко заскрипели по гравию. Эмиль глянул на заднее сиденье. Груз был в целости. Когда он задним ходом вывел старую машину на улицу, единственный свет во всем околотке горел в гостиной его матери. Эмиль был слишком возбужден, чтобы подумать, каких бед она может натворить, а она сумела натворить больших бед. Она позволила по телефону своей новой приятельнице в Ремзен-Парк.

- Эмиль только что отправился прятать яйца, - сказала она. - Он только что выехал. Точно не знаю, но у меня такое впечатление, что он собирается прятать их поблизости от Кольца Делос. Как вы думаете, похоже это на мистера Фрили - все отдать этим богатым снобам и позабыть о своих друзьях в Ремзен-Парке? Разве это на него похоже?

Часа через два, думал Эмиль, переводя рычаг на первую скорость, его миссия будет выполнена, осталось совсем немного, и тут он понял, какую тяжелую ответственность на себя возложил. В доме на углу горел свет, по окошко было маленькое, узкое, плотно завешенное, и Эмиль решил, что это, наверно, ванная. Пока он смотрел на окно, свет погас. С верхнего конца Тернер-стрит, от площадки для гольфа, Эмилю был виден весь поселок; он видел, что все окутано черной успокоительной тьмой, видел, как крепко спят люди в домах, и мысль о множестве мужчин, женщин, детей и собак, блуждавших по лабиринтам своих сновидений, вызвала у него улыбку. Он стоял возле капота своего автомобиля, читая при свете фар инструкцию. Восемь яиц на углу Делвуд-авеню и Алберта-стрит, три - на Алберта-стрит, десять - у пересечения Кольца Делос и Честнат-лейн.

Хазарды жили на углу Делвуд-авеню и Алберта-стрит. Миссис Хазард не спала. Около двух часов она проснулась от страшного сна и теперь сидела у открытого окна и курила. Она думала о яйцах - тех, что давали право на путешествие, - и о том, будет ли хоть одно из них спрятано на Алберта-стрит. Ей хотелось посмотреть Европу. В этом ее чувстве было больше зависти, чем подлинного желания. Ей не столько хотелось посмотреть мир, сколько посмотреть то, что видели другие. Когда она читала в газете, что Венеция постепенно погружается в море и что пизанская "падающая башня" вот-вот рухнет, она испытывала не грусть по поводу исчезновения этих чудес света, а острую горечь при мысли о том, что Венеция исчезнет под водой, прежде чем она, Лора Хазард, там побывает. Кроме того, она воображала, что прямо создана для того, чтобы полностью оценить прелести путешествия. Это было как раз по ней. Когда друзья и родственники возвращались из Европы с фотографиями и сувенирами, миссис Хазард, слушая их рассказы о путешествии, не могла отделаться от чувства, что ее впечатления были бы ярче, ее сувениры и фотографии лучше и что, сидя в гондоле, она представляла бы собою более изящное зрелище. Впрочем, к зависти примешивались и более возвышенные чувства. В ее сознании путешествие связывалось с великолепием и пафосом любви; оно было как бы откровением любви. Ей казалось, что любовь делает небо Италии синее голубого северного неба, а залы и лестницы, своды и купола, все памятники грандиозного прошлого - более обширными и величественными. Вот об этом она и размышляла, когда увидела, что какая-то машина выехала из-за угла и остановилась. Она узнала Эмиля и стала следить, как он прячет яйца в траве. Вся эта цепь событий - ночной кошмар, разбудивший ее, мысли, мелькавшие у нее в голове, пока она сидела у открытого окна, и внезапное появление этого юноши при свете звезд - все казалось ей чудом, и в волнении она окликнула Эмиля.