Скандал в семействе Уопшотов - [60]

Поднялось страшное смятение. Выпивка у большинства пассажиров выплеснулась в потолок, мужчин и женщин выбросило в проходы, дети громко кричали.

- Внимание, внимание, - ожил громкоговоритель. - Слушайте все!

- О боже мой, - сказала стюардесса, прошла в хвостовую часть, села и пристегнула себя ремнем.

- Внимание, внимание, - произнес усиленный репродуктором голос, и Каверли подумал, что, возможно, это последний голос, который он слышит в жизни.

Однажды, когда его готовили к серьезной операции, он из окна больницы увидел, как в окне дома напротив какая-то толстая женщина вытирала пыль с рояля. Ему уже дали пентоталовый наркоз, и он быстро терял сознание, однако же довольно долго сопротивлялся действию наркоза, чтобы возмутиться: неужели последнее, что он, быть может, видит в этом дорогом ему мире, - это толстая женщина, вытирающая пыль с рояля.

- Внимание, внимание, - произнес голос. Самолет выровнялся среди темного облака. - Говорит не ваш командир. Ваш командир лежит связанный в пилотской кабине. Пожалуйста, не двигайтесь, пожалуйста, оставайтесь на своих местах, или я прекращу подачу кислорода в салон. Мы летим со скоростью пятьсот миль в час на высоте в сорок две тысячи футов, и любой беспорядок только увеличит опасность. Я налетал почти миллион миль и лишен прав пилота только за политические убеждения. Сейчас произойдет ограбление. Через несколько минут мой сообщник войдет в салон через переднюю переборку, и вы отдадите ему свои бумажники, кошельки, ювелирные изделия и все остальные ценности, какие у вас есть. Сопротивление бесполезно. Вам ничто не поможет. Повторяю: вам ничто не поможет.

- Поговорите со мной, поговорите со мной, - попросила старая женщина. Пожалуйста, скажите хоть что-нибудь, все что угодно.

Каверли обернулся и кивнул ей, но от страха язык у него пересох, и он не мог произнести ни звука и тщетно пытался смочить язык слюной. Остальные пассажиры не шевелились, и все они - шестьдесят пять или семьдесят незнакомых друг другу людей - мчались в реактивном самолете сквозь тьму, внезапно очутившись перед лицом смерти. В каком образе она явится им? В образе огня? Вдохнут ли они, как христианские мученики, в себя пламя, чтобы сократить свои муки? Будут ли обезглавлены, искромсаны и раскиданы по какому-нибудь полю на площади в три мили? Или низвергнутся в темноту и все же не потеряют сознания во время страшного падения на землю? А может быть, утонут и, утопая, в последний раз проявят присущий им дар бесчеловечности, спихивая друг друга ногами с заливаемых водой деревянных перегородок? Больше всего мучила Каверли темнота. Тень какого-нибудь моста или здания способна омрачить состояние нашего духа не меньше, чем печальное известие, и, казалось, именно темнота удручала Каверли сильней всего. Единственное его желание было увидеть хоть какой-нибудь свет, клочок голубого неба. Женщина, сидевшая впереди, запела: "Ближе, о боже, к тебе". У нее было заурядное сопрано, какое слышишь в церкви, женственное, приятное, звучавшее раз в неделю в сопровождении голосов соседей. Она пела:

Я распят на кресте,

Я покорен судьбе,

Но песнь моя ближе,

О боже, к тебе.

Мужчина по ту сторону прохода подхватил псалом, тотчас же к нему присоединилось еще несколько человек, и Каверли, вспомнив слова, тоже запел:

Я бреду одиноко

И горько скорблю,

Укрываюсь я тьмою,

На камне я сплю.

Джо Бернер и старая женщина пели, а те, кто не знал текста, энергично подтягивали припев. Дверь в переборке открылась, и появился грабитель. На нем была фетровая шляпа, а лицо завязано черным платком с прорезями для глаз. Если не считать фетровой шляпы, это была точь-в-точь старинная маска палача. В руках, обтянутых черными резиновыми перчатками, он нес пластмассовую корзину для бумаг, чтобы складывать туда ценности пассажиров. Каверли орал во всю глотку:

Путь мой приводит

В райский чертог,

Путь начертал мне

Благостный бог.

Они пели скорей из протеста, чем из набожности, пели потому, что надо было что-то делать. И, найдя, что делать, они тем самым опровергли утверждение, что им ничто не поможет. Они обрели себя, этим-то и объяснялась необычайная сила и полнота их голосов. Каверли снял ручные часы и опустил свой бумажник в корзину. Тогда руки грабителя в черных перчатках схватили с колен Каверли портфель. Каверли в ужасе застонал и, возможно, вцепился бы в портфель, если бы Бернер и старая женщина не обернулись к нему с выражением такого испуга на лице, что он упал в свое кресло. Обобрав всех пассажиров до последнего, грабитель повернул назад; идя против движения самолета, он слегка пошатывался, и от этого его фигура казалась знакомой и не внушала страха. Пассажиры пели:

Тебя прославляя,

Воспрянув мечтой,

Из скорби воздвиг я

Алтарь святой,

- Благодарю вас за сотрудничество, - раздался голос из громкоговорителя. - Примерно через одиннадцать минут мы совершим внеплановую посадку в Уэст-Франклине. Будьте добры, пристегните ремни и следите за сигналом о прекращении курения.

Облака за окнами стали светлеть, превращаться из серых в белые, затем самолет вынырнул из них и очутился в предвечернем голубом небе. Старушка утерла слезы и улыбнулась. Чтобы уменьшить муки смятения, Каверли вдруг решил, что в портфеле были электрическая зубная щетка и шелковая пижама. Джо Бернер перекрестился. Самолет быстро терял высоту, и вскоре они увидели внизу крыши города, который напоминал рукоделие удивительно скромных людей, с утра до вечера занятых необходимыми делами и воспитывающих детей в добродетели и милосердии. Момент приземления ознаменовался глухим шумом и ревом тормозных двигателей, и за окнами пассажиры увидели то одинаковое во всем мире запустение, что окаймляет взлетно-посадочные площадки. Чахлая трава и сорняки, растительное месиво, с трудом пробившееся сквозь песчаную землю на берегах отравленного нефтью ручья. Кто-то крикнул: "Вот они!" Двое пассажиров открыли дверь в переборке. Послышались беспорядочные голоса. Сложность человеческих взаимоотношений так быстро восстановилась, что, когда кто-нибудь просил объяснить, что случилось, те, кто знал, что происходит, надменно отказывались поделиться своими сведениями с теми, кто не знал. Наконец мужчина, первым вошедший в пилотскую кабину, снисходительным тоном сказал: