Скандал у озера - [53]

– Какой стыд! – прошептала она, рассматривая свой наряд. – Кто надел на меня эту ночную рубашку?

– Матильда, после похорон, – объяснила Жасент.

– Сидони, я хотела бы умыться и пристойно одеться. Затем ты проведешь меня на кладбище.

– Я рад, женушка, что разум вернулся к тебе, – сказал Шамплен, все еще недоверчиво глядя на Альберту. – Мы с твоим отцом оставим тебя с дочерьми. Идемте, Фердинанд, в вашем возрасте негоже разгуливать в таком виде. Лорик, поторопись, пора насыпать овцам сено.

Трое мужчин вышли, закрыв за собой дверь. В напряженном ожидании малейшего подозрительного симптома Жасент неотрывно смотрела на мать. Она обратила внимание на одно обстоятельство: Альберта обращалась исключительно к Сидони. И смотрела она тоже только на нее.

– Мы пойдем все втроем, мама, – сказала Жасент, словно напоминая матери о своем присутствии. – Если хочешь, я могу срезать лилии в дедушкином саду.

– Не стоит утруждаться, у Сидони по части букетов вкус лучше. Если сегодня вторник, твой отпуск закончился. Тебе не следует терять место в больнице.

Теперь стало очевидно: безумие покинуло Альберту. Она ясно выражала свои мысли, ориентировалась во времени и пространстве.

– Я думаю уехать завтра, мама, или сегодня вечером, – тихо ответила Жасент; ее не покидало тягостное ощущение того, что она здесь лишняя, более того – невидимая.

Понимая состояние Жасент, Сидони вмешалась:

– Не беспокойся, мама, по поводу работы Жасент, главврач позволил ей взять три дня отпуска. Бедная наша мамочка, нам обеим было очень тяжело видеть тебя в таком состоянии. Ты провела ночь у тела Эммы вместе с нами, но тебе казалось, что она спит, ты видела ее еще маленькой девочкой. Потом ты порывалась навестить ее в Сен-Жероме. Ты вела себя крайне эмоционально. Лорик вызвал оказавшегося неподалеку доктора Ланжелье из Сен-Метода – он остался на ужин с нашим мэром. Укол успокоительного помог тебе, мама, сегодня ты пришла в себя.

– Да, я проснулась, узнала комнату и сразу же представила свою дорогую малышку, такую красивую в белом платье; ее тело было выставлено в церкви. Я подумала, что недостаточно за нее молилась, что, уснув, так надолго оставила ее одну.

– Но почему же ты так громко кричала? – расспрашивала Сидони, нежно обнимая маму рукой.

– А какая мать не будет кричать от отчаяния, когда ее ребенок умер? У меня на сердце такая печаль… я хотела умереть, умереть, как она, погибнуть! Но теперь все позади. Не бойся, Сидони. Лучше помоги мне подняться.

Она отодвинула простынь и одеяло, считая на пальцах:

– Суббота, воскресенье, понедельник… Господи, что обо мне подумал господин кюре?

– Он соболезновал тебе, часто интересовался твоим самочувствием, – ответила Жасент. – Мама, ведь ты была на похоронах Эммы. Сидони причесала тебя; на тебе были твоя черная куртка и красивая серая юбка. Ты не помнишь?

– Нет, совсем не помню. Хотя церковь я, кажется, припоминаю. Я молилась. Ваш дедушка сидел рядом со мной. А потом все смешалось. Но сейчас я вновь увидела перед собой Эмму, мой лучик света, распластанную у моих ног в шумящей вокруг воде; она была холодная, а в своем красном платье выглядела мраморно-белой. Этого я не забуду никогда! До самой смерти буду помнить ее такой, какой она была в то утро, ее красивые промокшие волосы, закрытые веки. Господи, я готова умереть, как только ты того пожелаешь.

Сидони воздержалась от слов утешения, которые уже собиралась было произнести, – в этой обстановке они показались ей банальными. Она надеялась, что время сделает свое дело, смягчит невыносимую жестокость этого траура.

– Мама, обопрись об мою руку, тебе нужно освежиться. Ты наденешь свою серую юбку и черный жилет, на шею капнешь пару капель моего одеколона. Эмма хотела бы, чтобы ты поправилась, чтобы ты хорошо ела. Она любила тебя всем сердцем; доставь ей удовольствие, не говори о смерти. Ты нужна нам: Жасент, Лорику, мне и отцу.

Альберта кивнула головой. Встав с постели, она едва держалась на ногах, поэтому в страхе схватилась за Сидони:

– Господи Иисусе, что со мной такое?

– С субботы ты почти ничего не ела, – объяснила Жасент. – Это обычная слабость; она скоро пройдет, если ты начнешь питаться как следует.

– Говоришь, словно доктор, – сказала мать, даже не удостоив дочь взглядом.

– Мама, что я сделала или сказала не так? – рассердилась Жасент, оскорбленная до глубины души. – Я здесь, я тоже с тобой. В комнате не только Сидони!

Жасент была не в силах больше терпеть такое необъяснимое безразличие.

Альберта Клутье медленно, с суровым выражением лица, обернулась к старшей дочери. Жасент плакала, такая хрупкая в своих темных одеждах, с длинными растрепанными волосами.

– Самое время плакать, бедная моя Жасент. Мы с отцом перекинулись парой слов, когда перевозили Эмму в деревню. Ты не выполнила своего долга, не уследила за нашей малышкой. Что она делала на берегу озера, ночью, тогда как должна была в это время спать у тебя дома вместе с Лориком? Если бы ты ее тогда не оставила, она была бы жива.

Сидони отвернулась, ее щеки пылали от смущения.

– Сидо, ты знала, что родители так обо мне думают? – дрожащим голосом спросила Жасент. – Ты знала и скрыла это от меня?