Скандал у озера - [150]

– Мы ждали тебя, чтобы прочитать письмо, – обратилась Жасент к сестре.

– Папа скоро вернется. Почему бы нам не подождать и его?

– Потому что я хочу узнать, что здесь написано, – сухо ответила мать. – По сути, я виновата в этой трагедии больше всех. Оправдывая все шалости вашей сестры, я тем самым ускорила ее гибель. Шамплен не обидится на нас, если мы опередим его. Читай, Жасент, раз уж ты считаешь, что можешь взять эту бумагу в руки без отвращения.

– Даже если бы я питала столь же сильное отвращение, как ты и Сидони, у меня бы не было выбора. Я медсестра, и я выполняла вещи и более неприятные.

Родителям Эммы, ее сестрам и брату.

Этими строками я хотел бы попросить прощения за невероятную боль, которую я вам причинил, вам всем. Три последних дня, проведенных в камере заключения, заставили меня столкнуться с самим собой и провести собственное судебное заседание. Приговор показался мне очевидным: я заслуживаю наивысшего наказания. Я отнял жизнь у девятнадцатилетней девушки, подарившей мне свою молодость, свое доверие, девушки, которой я обязан лучшими часами своего существования.

В самом начале своего заключения я, придя в ужас, думал только об одном: как спасти то, что еще, возможно, подлежит спасению, как поскорее вернуть себе свободу. Я считал себя жертвой, доведенной до изнеможения требованиями Эммы. Я страшился потерять уважение общества, домашний очаг, социальный статус. Я хотел думать, что действовал, охваченный приступом безумия, и мне удалось убедить себя в этом.

Но если я поддался дурному порыву, от мысли о котором в настоящее время прихожу в ужас, то, находясь наедине с собой, быстро понял: я отнял у Эммы жизнь, потому что считал, что любить ее свободно и честно для меня невозможно.

Для семьи в трауре эти слова будут жестокими, я это понимаю, а поэтому еще раз прошу у вас прощения.

Я решил умереть, так как к моим внутренним страданиям добавляется невыносимое ощущение того, как мне не хватает Эммы. Я хочу найти ее, воссоединиться с ней в ином мире или же в небытии, на которое я ее обрек. Оставаясь живым, в то время как она покоится под землей, я никогда не познаю спокойствия, спокойствия, которого не заслуживаю.

Я любил Эмму всем сердцем, любил настолько, что от отчаяния лишил ее жизни. Я предпочитаю с ней воссоединиться. Скоро Господь будет моим единственным судьей.

Я искренне надеюсь на то, что вам удастся найти ребенка, которого она втайне произвела на свет и которого вынуждена была бросить. В тюрьме я переворошил прошлое и вспомнил, как Эмма назвала свою малышку — Анатали. Это может вам помочь. Простите, простите, простите! Моих извинений никогда не будет достаточно.

Роберваль, воскресенье, 10 июня, 1928, 23 часа

Теодор Мюррей

Сдерживая комок в горле, Жасент, едва не плача, тихо повторила:

– Анатали.

Она увидела, как Альберта перекрестилась – мать была белее мела.

– Как все это печально! – пробормотала Сидони, вся в слезах.

– Очень печально, да, – согласилась мать. – И все же то, что мы теперь знаем имя малышки, – большая удача.

Какое-то мгновение все трое хранили молчание, охваченные трагической развязкой этого прощального послания, написанного рукой мужчины, который решился покончить со своей жизнью, заплатить за свои ошибки самой дорогой ценой.

– Мы найдем Анатали, мама, – заверила Жасент. – Господи, как бы я хотела уже оказаться на корабле и плыть в Перибонку!

– Вам нужны деньги, – сказала Альберта. – Разумнее было бы остановиться в гостинице. Плюс еще стоимость переправы.

– У меня есть все необходимое, мама. Когда полицейский приехал, мы с Сидони как раз решали, что нам надеть в дорогу.

– Не стоит ничего выдумывать, девочки. Носите траур, – посоветовала мать. – Будьте скромны и осторожны. Я буду о вас думать.

Появление Шамплена всех удивило – он вошел бесшумно, что явно было на него не похоже. На нем был серый холщовый костюм, в руках – соломенная шляпа; казалось, он был в хорошем расположении духа.

– Чаю, папа? – предложила Сидони, всхлипывая, – в ее глазах еще стояли слезы. – Сейчас жарко.

– Нет, лучше стаканчик шерри, дочка. Вмешалось божественное правосудие – этот мерзавец доктор повесился. Да-да, я в курсе! На главной улице я встретил машину помощника Кардена. Он как раз возвращался от вас. С этих пор, когда Мюррей исчез с лица земли, мне стало легче дышать!

С этими словами он рухнул на стул и постучал ладонью по столу, легонько, словно для того чтобы показать, что с одной из основных его забот покончено.

– Еще кое-что, – продолжал он. – Я встречался с владельцем сыроварни Перрона. Озиас Руа шепнул мне о том, что один из служащих бросает свое место и уезжает в санаторий в Лак-Эдуар. Меня взяли на работу! Я приступаю в четверг.

– Как же так? А кто будет выполнять работу здесь? – обеспокоенно спросила Альберта.

– Какую работу, дорогая моя? Посевы пропали, в этом году я не соберу ничего: ни пшеницу, ни ячмень, ни гречиху. В лучшем случае у нас будет картошка. Сена будет вдвое меньше, чем обычно. Я должен зарабатывать деньги, ведь я потерял целые акры пашни и такую же территорию лугов. Вскоре я примкну к движению Онезима Трамблея, ведь чем больше людей будут выражать недовольство, тем больше вероятность того, что правительство прислушается к нашим жалобам. Я справлялся в