Скальпель Оккама - [72]

Мы не осуждали Векса, но сами относились к разным явлениям в космосе, в том числе и к найденным на этой планете кристаллам, по-другому. Большей частью — с доверием.

Казалось, кристаллы поняли это, потому что вновь зазвучала музыка и продолжала звучать, пока не наступил ее естественный конец, глубоко логичный финал, обращенный к слушателям с особой силой.

А потом раздались другие созвучия. Транслятор переводил их:

— Кто… Вы… Да-ле-ко? Да? Про-стран-ство. Полет… Мы — нет. Мы толь-ко. Только… здесь. Вы… свет? Дав-но нет. Мы. Гас-нет. Тоже… Мы. Тоже… Сейчас.

Мы слушали эти разрозненные слова и хорошо понимали, что хотели сказать нам кристаллы. И все острее чувствовали наше бессилие.

Видимо, они знали об этом, потому что мы услышали:

— Вы? Нет. Не здесь. Свет. Мы… никогда. Мы — да. Вам.

Эта музыка была иной, но волновала, как и звучавшая прежде. Атрикс шепнула, глядя на нас широко раскрытыми глазами, в которых застыла печаль:

— Они с нами прощаются. Они знают…

— Да, — подтвердил капитан Скейр, склоняя голову. Мы смотрели на него так, словно видели впервые. И друг на друга мы стали смотреть по-новому. Мы понимали, кому обязаны этим.

Когда музыка наконец смолкла, капитан тихо сказал:

— Вернувшись на Землю, я сделаю все, чтобы… доставить сюда для них как можно больше искусственных Солнц…

(Искусственные Солнца были настоящим спасением для ранее холодных и мрачных районов Земли, регулируя их климат без вреда для экологического равновесия всей планеты. Они, правда, растопили значительную часть арктических и антарктических ледников, но это не вызвало «потопа». Избыток воды был постепенно превращен в пар и рассеян над пустынями.)

Все остальные члены экипажа «Арго» — теперь даже и Векс — думали так же, как капитан.

— Пусть это продлит их существование хоть на какое-то время, — продолжил свою мысль капитан Скейр. — Ведь в космосе все возможно. Потом вблизи этой планеты может возникнуть новое солнце, и возродится вся система… Мы должны им помочь. Думаю, что следует даже повернуть назад, к Земле. Полет к системе 19А49 может совершить другой корабль. Не исключено, что снова наш «Арго»… Знаете, — он посмотрел в глаза каждому из нас, — может быть, это покажется вам глупостью с моей стороны, но я считаю, их нужно спасти. Хотя бы из-за их… — Он опять умолк, словно стыдясь своих слов. — Я никогда не интересовался музыкой. Но это…

— Это — музыка и в то же время нечто большее! — договорила за него Атрикс.

Прежде чем «Арго» унесся в пространство, мы оглянулись еще раз на планету, освещенную тусклыми лучами умирающего Солнца. Где-то там, в сумраке ущелий, остались они… Кристаллы… Мы были уверены: они знают о нашем желании помочь им и будут ждать нас, погруженные в сон, означающий для них не смерть, а надежду.

Жильбер Сесброн >(Франция) Баобаб на улице Вожирар

Когда Эрто-старший вернулся с действительной, вместо маршальского жезла он привез с собой ворох несусветных историй. Жизнь вошла в привычную колею. Старая шинель была обсыпана нафталином и отправлена на чердак, линялый мундир повешен в шкаф, а каскетка подарена ребятишкам. Была еще фотография, сделанная в Дакаре, где Эрто-старший, выпучив глаза и набычив шею, красовался на фоне намалеванной пальмы, с которой ссыпались обезьяны — прямо в разинутые пасти поджидавших их внизу крокодилов. Фотографию вставили в рамку и повесили на стену в гостиной. На нее, в подтверждение своих слов, время от времени кивал Эрто — так, между прочим, как бы призывая слушателей лишний раз убедиться в абсолютной правдивости его рассказов. Сами же рассказы были один причудливей другого. Отец, мать, жена, Эрто-младший, родственники и соседи слушали, разинув рот, захватывающие повествования про то, как негритянские цари устраивали пышные сафари (слово-то какое!) в честь солдата колониальной пехоты, как он бесстрашно сражался с полчищами дикарей и умыкал из джунглей невиданных красавиц, чтобы подарить им свободу.

Эти рассказы были реваншем бедного Эрто за двухлетнее томление в забытой богом африканской дыре. Он не рассказывал им о придире-сержанте, о том, что Дакар ничем не отличался от парижских окраин, о сатанинской жаре, поте и грязи, об опостылевшем рисе и вечно теплом «перно», о томительных ночных мечтах, напоенных прохладой и блондинками. За все это он теперь отводил душу на убитых львах, тропических ураганах и встречах в саванне с грозными колдунами.

Эрто-прочие были благодарной аудиторией. Они не только с неизменным восторгом выслушивали по десятку раз каждую историю, вернее, по десятку версий каждой истории, но и сами в конце подхлестывали рассказчика, утомленного безудержной травлей.

— А ну, Марсель, давай теперь, как ты столкнулся нос к носу с леопардом!

— A-а, это!.. — тянул он тоном пресытившейся всеобщим вниманием знаменитости.

И Марсель начинал — чуть неуверенно на первых фразах, подбираясь на цыпочках к лабиринту собственной лжи, а затем все быстрее, быстрее, громче. Он вскакивал со стула, чтобы проиллюстрировать фразу «Я замер как вкопанный», приседал и скалил зубы, показывая леопарда перед прыжком. Далекая неведомая природа оживала перед зрителями во всей своей грандиозной красе, и эту природу укрощал бесстрашный Эрто. Для некоторых рассказов был уготован специальный гарнир. Марсель срывался с места, мчался в прихожую к сундучку, с грохотом откидывал крышку и вытаскивал оттуда «реликвии» — так он называл эти вещи. В сундучке покоилась высохшая тыква-калебас, палочка черного дерева («магический жезл колдуна»), плетеная циновка и куча каких-то обломков, чьи функции менялись от рассказа к рассказу.