Скала Прощания - [48]

— Ну, если по саду бродит такой доблестный воин, как вы, — улыбнулся Прейратс, — вряд ли есть нужда в охране. Но вы, однако, правы. Я поговорю с лордом-констеблем. Теперь же, с вашего позволения, мой лорд, я отправлюсь на свою узкую постель. Позади у меня длинный утомительный день, полный государственных дел. Доброй ночи.

Взмахнув своим длинным одеянием, священник развернулся и пошел прочь, вскоре растворившись в тенях в дальнем конце двора.

Он вновь обрел свой навык путника, пока скакал через бесконечные снега, но не имя. Он не мог вспомнить, почему он едет верхом, его ли это лошадь. Он также не знал, где был до этого или что произошло с ним, откуда эта ужасная боль, что терзает и скручивает его тело. Он знал только, что должен ехать к какой-то точке за горизонтом; следуя ниточке звезд, которая горит на северо-западе в ночном небе. Он не мог вспомнить, где он окажется в конце пути.

Он редко останавливался на ночлег: сама поездка была как бы сном наяву — большим белым тоннелем, полным ветра и льда и казавшимся бесконечным. Его сопровождали призраки: огромная толпа бездомных мертвецов бежала у его стремян. Некоторые из них были творением его собственной фантазии, так, по крайней мере, можно было понять из упрека, читавшегося на их бледных лицах, другие были теми навязчивыми душами, ради которых он убивал. Но никто из них не имел теперь над ним власти. Безымянный, он был таким же призраком, как они.

Так они и двигались рядом: безымянный человек и безымянные мертвецы: одинокий всадник и бессвязно бормочущая бестелесная орда, сопровождавшая его, как пена океанскую волну.

Каждый раз, когда солнце умирало и звездный крест загорался мерцающим светом на северо-западе, он делал насечку на коже седла. Порой солнце исчезало, а ветер наполнял темное небо мокрым снегом, и звезды не появлялись. Он все равно делал отметку на седле. Вид этих темных отметок вселял в него бодрость, доказывая, что в этом бесконечном однообразии гор, камней и снежных равнин что-то все же изменяется. Это доказывало, что он не просто ползает в бессмысленном круговороте, как слепое насекомое по краю чашки. Еще одним мерилом времени был голод, который сейчас он ощущал сильнее всех других недугов больного тела. В этом было какое-то странное утешение. Голодать значило жить. Умерев, он мог оказаться среди этой когорты шепчущих теней, окружавших его, обреченный, как и они, бессмысленно трепыхаться и вздыхать. Пока он жив, есть по крайней мере слабая холодная надежда, хоть он и не в силах вспомнить, на что можно надеяться.

На седле было одиннадцать меток, когда пала его лошадь. Они неслись вперед, преодолевая новый натиск снежного бурана, как вдруг его скакун медленно опустился на колени, вздрогнул, перевернулся и рухнул посреди белого пространства. Через некоторое время он выпростал ногу, боль давала о себе знать как бы откуда-то издалека, как будто из небесной выси, где были его путеводные звезды. Он с трудом поднялся и, нетвердо ступая, продолжил путь.

Еще дважды всходило солнце. Наконец исчезли даже призраки, которых отпугнуло завывание бурана. Ему показалось, что холодает, но он точно не помнил, что такое холод.

Когда родилось новое солнце, оно взобралось на морозное, свинцово-серое небо. Ветер утих, и поземка улеглась на мягкие сугробы. Перед ним на горизонте высилась грозная с острыми, неровными выступами гора, похожая на акулий зуб. Мрачная корона из свинцовых облаков окружала ее вершину. Облака образовались из дыма и пара, выходящих из трещин в обледенелых склонах горы. Увидев все это, он пал на колени и вознес молчаливую молитву благодарения. Он все еще не знал своего имени, но знал, что перед ним то, что он искал.

По прошествии еще одной ночи и дня он приблизился к подножию горы, минуя ледяные холмы и темные долины. Смертные населяли эти места, люди с белыми волосами и подозрительно глядящими глазами, теснящиеся в общих домах, сложенных из обмазанных глиной камней и черных балок. Он не пошел через их убогие деревни, хоть они и показались ему смутно знакомыми. Когда встречные приветствовали его, подходя ближе, чем позволял им предрассудок, он не обращал на них внимания и шел дальше.

Еще один день мучительной ходьбы вывел его за пределы поселений бледноволосых. Здесь горы загораживали небо так, что даже солнце казалось маленьким и далеким, а землю покрывал вечный сумрак. То спотыкаясь, то ползком он одолел ступени старой-старой дороги, идущей через холмы у подножия юры, через серебристые, окутанные инеем развалины давно мертвого города. Колонны, как сломанные кости, пробивались через снежную корку. Арки, похожие на давно опустевшие глазницы, взлетали на фоне темных горных хребтов.

Силы, наконец, стали покидать его теперь, когда он был так близок к цели. Неровная ледяная дорога кончалась у больших ворот перед горой, у ворот, которые были выше башни. Сделанные из халцедона, блестящего алебастра и ведьминого дерева, они висели на черных гранитных петлях и были украшены странными фигурами и не менее странными рунами. Он остановился перед этими воротами, и остатки жизни вытекли из его измученного тела… Когда на него стала опускаться вечная тьма, гигантские ворота открылись. Стайка белых фигур выпорхнула из них. Они были прекрасны, как лед на солнце, и ужасны, как зима. Они следили за ним все время его пути, наблюдали каждый его шаг по белой равнине. Теперь их недоступное разуму любопытство было удовлетворено, и они внесли его, наконец, в горную твердыню.