Скала - [41]

В понедельник я удивил миссис Маккей, сказав, что теперь могу достаточно свободно говорить по-английски и больше не нуждаюсь в переводчике. И предложил рассадить нас в алфавитном порядке, как она и собиралась. Методичной учительнице понравилось эта идея, и она с готовностью согласилась. Меня пересадили с первого ряда на второй, так что теперь от Маршели меня отделяло несколько парт. Это явно привело ее в смятение. Она повернулась и слегка наклонила голову, бросив на меня взгляд раненого животного. Я упорно ее игнорировал. Если она хотела заставить меня ревновать, то у нее это получилось. Но теперь ее поведение привело к обратному результату: я больше не собирался иметь с ней ничего общего. Поймав довольную ухмылку Артэра, сидевшего через две парты, я подумал, что с ним тоже больше общаться не буду.

Я избегал их обоих во время перерыва, а когда прозвенел звонок с уроков, то первым вышел за дверь. Маршели и Артэр еще не успели покинуть игровую площадку, а я уже шел по дороге. Оглянувшись, я увидел, что Маршели спешит догнать меня, а Артэр, слегка задыхаясь, тащится за ней. Но я развернулся и направился к дороге на Кробост так быстро, как только мог, разве что не бегом.

Месть из ревности — обоюдоострое оружие: воздаяние по заслугам не помогает тому, кто ревнует, залечить сердечную рану. В итоге все несчастны. Однажды выказав определенное отношение, потом трудно что-то изменить в своем поведении, не теряя лица. Никогда раньше я не был так несчастен, как в последующие два дня. Но никогда и не был столь полон решимости гнуть свою линию до конца.

В четверг днем танцевальная группа отправилась на школьном микроавтобусе в Сторновэй. Я видел, как они уезжали, сидя в столовой. Протер небольшой кусочек на запотевшем окне, чтобы наблюдать, как стоящие у ворот танцоры ждут выезжающий из гаража микроавтобус. Четыре девочки и двое мальчиков — Калум и Артэр. Последний оживленно говорил что-то Маршели, пытаясь удержать ее внимание. Она же была очевидно рассеянна и смотрела в сторону школы, надеясь увидеть, что я слежу за ней. Я испытывал просто-таки мазохистское удовольствие. Артэр нащупал в кармане ингалятор и сделал два глубоких вдоха — он явно волновался.

Но все равно я был безутешен в течение всего дня, который казался бесконечным. В классе осталось пять учеников, и нам дали задание переписать с доски слова. Заглавные буквы, потом прописные. Я смотрел в окно на низкие облака, идущие с Атлантики. Клочья облаков, разрываемые редкими солнечными проблесками, теснились вдоль береговой линии, разражаясь короткими ливнями. Миссис Маккей справедливо отчитала меня за невнимательность. Я сам виноват, сказала она, что не могу сосредоточиться. Потому что я мечтатель. У меня есть способности, но нет ни малейшего желания учиться. Честно говоря, тогда мне вообще ничего не хотелось делать, не только учиться. Я чувствовал себя грустным, томящимся от любви щенком, запертым в чулане. Странно, оглядываясь назад, вспоминать, как рано я начал испытывать такие чувства.

К тому времени, как прозвенел звонок, я почти задыхался. Я жаждал побыстрее ощутить порыв ледяного ветра и глотнуть свежего соленого воздуха. Я медленно потащился по дороге на Кробост и, зайдя там в магазин, купил на последние деньги леденец. Мне необходимо было съесть что-то сладкое, чтобы успокоиться. Напротив магазина были ворота, открывающие путь к торфяному карьеру, разработанному поколениями жителей Кробоста. Я перелез через ворота и, засунув руки поглубже в карманы, двинулся по топкой тропе к месту добычи торфа. Оттуда виднелась школа и повороты на Мелнес и Кробост. Главная же дорога была видна вплоть до Свэйнбоста и даже дальше, так что я увидел бы автобус, возвращающийся из Сторновэя. Я был тут с родителями в прошлом мае: помогал нарезать торфяные брикеты. Это тяжелая работа — рубить мягкий дерн специальной лопатой, а потом вытаскивать торфяные блоки и складывать их по пять в ряд вдоль дороги, чтобы они просохли на теплом весеннем ветру. Потом надо было еще возвращаться и переворачивать их. А когда они достаточно высыхали, приезжать на тракторе с прицепом и увозить их к себе на участок. Там брикеты складывали «елочкой», чтобы обеспечить сток воды на случай дождя. А когда они хорошенько высыхали, то становились водонепроницаемыми и помогали поддерживать огонь в очаге всю долгую зиму. Но нарезка торфа, безусловно, была самым трудным этапом его заготовки. Особенно если погода стояла безветренная. Потому что тогда не было спасения от гнуса — крошечных кусачих мошек, проклятия Шотландии. Одна мошка настолько мала, что ее почти не видно. Но они сбиваются в огромные черные тучи, путаясь в волосах, забираясь под одежду и кусаясь. Если случайно оказаться запертым в комнате с этими мошками, то к концу дня можно сойти с ума. Иногда такое же ощущение возникало и при нарезке торфа.

Но сейчас, на исходе гебридской зимы, гнуса не было. Только ветер шелестел мертвой травой да небо плевалось дождем. Я увидел быстро приближающиеся огни раньше, чем осознал, что это фары микроавтобуса, который едет со стороны Кросса. Около поворота к школе он, замигав аварийными огнями, остановился и выпустил детей из Кробоста: Маршели, Артэра и Калума. После того как автобус уехал, они еще постояли немного, разговаривая. А потом Артэр и Калум поспешили к дороге на Кробост, а Маршели двинулась по направлению к Мелнесу. Я подождал еще минуту, посасывая леденец и наблюдая за идущей по дороге девочкой. Отсюда она казалась крошечной и какой-то одинокой. Трудно объяснить, почему я так подумал: ее походка, каждый шаг были какими-то тяжелыми, безрадостными. Меня вдруг охватила необъяснимая жалость, захотелось спуститься с холма, крепко ее обнять и извиниться. Извиниться за то, что ревновал и сделал ей больно. И все-таки что-то меня сдерживало. Возможно, та скованность в проявлении чувств, что преследовала меня всю жизнь.