Скачу за радугой - [18]

— Ты! — задохнулся Пахомчик. — Ты замолчи лучше!..

Он не смог больше ничего сказать и только махал перед лицом Тяпы своими ручищами, а перепуганный Тяпа отступал от него за спины ребят.

Никто не слышал, как гремели барабаны и заливался горн, а потом вдруг наступила тишина. Откуда-то появилась докторша, и, не удивляясь ее появлению, все молча расступились, давая ей дорогу. Докторша была бледной, руки у нее тряслись. Она никак не могла открыть свой чемоданчик и все повторяла: «Ничего страшного! Ничего страшного!»

Потом на берегу очутился Вениамин, и опять этому никто не удивился. Прибежала, расталкивая ребят, Людмила и бросилась к Оле. Пришедшая в себя Оля слабо улыбнулась ей и виновато пожала плечами. Людмила села перед ней на траву, лицо у нее некрасиво сморщилось, и, закрываясь руками, она вдруг заплакала. Громко, взахлеб, как плачут чем-то очень обиженные дети.

Олю уложили на носилки и понесли в изолятор. Она все порывалась встать, говорила, что у нее ничего не болит, но докторша удерживала ее за плечи и умоляла не делать резких движений. Потом докторша бегала звонить куда-то по телефону, с кем-то консультировалась, гоняла Аркадия Семеновича в больницу за какой-то сывороткой. Людмила ходила за ней с распухшими от слез глазами, и Ползикова уже распустила слух, что старшая вожатая пойдет под суд. Рана у Оли оказалась не опасной, да и раны никакой не было, сильный ушиб. Но докторша подозревала сотрясение мозга, озабоченно повторяла: «Покой! Исключительно только покой!» — и не разрешала Оле вставать с постели.

Это был самый черный день в Генкиной жизни. А все вокруг оставалось прежним. Садилось за рекой солнце, трубил на полдник Витька-горнист, галдящие малыши тащили куда-то перепуганного кролика, а за ними с лаем бежала Муха, на поляне гулко гикали по мячу, где-то играли на баяне, и слышался голос физрука: «Делай раз! Делай два!» — наверно, разучивали пирамиду к лагерному костру; из распахнутого окна веранды, сдуваемые со стола ветром, летели лоскуты материи, девчонки из кружка рукоделия сбегали со ступенек и, высоко подняв руки, смеясь и приплясывая, ловили разноцветные кусочки; у хоздвора урчала невыключенным мотором полуторка и гремели пустыми бидонами из-под молока.

На Генку никто не обращал внимания. Или делали вид, что не обращают. Лишь изредка ловил он быстрые взгляды, то сочувственные, то осуждающие. Генке вспомнился хранящийся у матери старинный графин со стеклянным чертиком на дне. Искусный стеклодув навечно посадил чертика в графин, и освободить его можно было, только разбив стенки. Генка подумал, что он сейчас тоже, как тот чертик в графине: всех видит, а подойти не может.

«Торичеллиева пустота! — вздохнул Генка. — Вакуум! Абсолютный нуль!»

Почему ему полез в голову этот абсолютный нуль, Генка не знал. Прочитал в книжке по физике, когда готовился к районной олимпиаде. Ему запомнилось, что нуль этот соответствует минус 273 по какой-то там шкале. А это была именно та температура, которая более всего подходила для его нынешнего состояния. Еще он вычитал, что при этой температуре прекращается всякое движение. Это Генку тоже устраивало. Не пойдут электрички, не на чем отправлять его в город, сам он идти не сможет, нести его некому, никто не в состоянии сделать ни шагу. Все остановится и замрет! Но тогда и Оля навечно останется в изоляторе, а он будет торчать где-нибудь, как столб. И вообще — какая может быть жизнь при такой температуре? Ладно! Не будет абсолютного нуля. Человечество не виновато в его неприятностях. Пусть крутятся!

Генка не замечал того, что сам он все время кружил вокруг изолятора, и, поймав себя на этом, круто повернул и пошел к дачам.

В спальне никого не было, нагретый за день воздух был душным, но открывать окно Генке не хотелось. Не снимая кед, он плюхнулся на застеленную койку. Лежать было неудобно, и Генка не сразу сообразил, что под головой нет второй подушки. Зато на Тяпиной койке лежало три. «Уже распорядился!» — усмехнулся Генка.

Он лежал, глядел в потолок и думал о том, что половина лагеря видела этот дурацкий кособокий плот с грязным мешком вместо паруса. И все они, а особенно девчонки, шушукаются, конечно, про него и про Ольку. «Ах, Ассоль! Ах, капитан Грей!» Генка сморщился и уткнулся головой в подушку.

Где ты, Крис! Отважный, дерзкий, холодный Крис! Как было здорово скакать на горячем скакуне, отстреливаться от погони, свысока смотреть на всех девчонок. Но Крис остался где-то там, в другой Генкиной жизни, такой далекой сейчас, что Генке даже не верилось, что еще совсем недавно он не мог расстаться с ним даже на час. Жалел ли он об этом? Наверно! Но вспоминал он о Крисе как о давно прочитанной книжке. И дело было вовсе не в том, что Криса затмил инженер Лось или капитан Грей. Нет! Просто другим становился он сам, Генка, и еще не знал, радоваться этой перемене или огорчаться.

Генка вздохнул и повернулся на спину. Жужжала и билась об оконное стекло муха. Потом перелетела на потолок и затихла. А может быть, Тяпа прав? Нечего высовываться. Сиди и не чирикай. А то навыдумывал всякого! Капитан!.. С разбитого корыта!