Сияние «жеможаха» - [80]

* * *

Варина бабушка померла от голода, не дожив двух недель до прорыва блокады. В её комнате на Исполкомской Варя обнаружила запас еды: в зелёной коробочке «Моссельпром Москва» хранился рис, в красной «Ленпищетрест» – чёрные конфеты, в голубенькой «Монпансье Смесь» были смешаны пшёнка, перловка и кусочки сахара. Больше всего Варю расстроила целая банка тушёнки из усиленного офицерского пайка.

В 1944 году Варя вышла замуж за Котова. Он получил увольнение и поехал с женой и Трезором в Полу. Паша уже знал, что мать погибла. Был конец апреля, кое-кто из жителей вернулся в деревню, на месте сгоревших изб строили новые. В полях ходил преподобный сапёр с собакой – повсюду воняло тухлой сосиской. Тузик чуял немецкую мину и подавал голос. Разминированные участки бороздили на тракторе братья Савины. Они с Автономом проживали на складе – в церкви Рождества Богородицы.

В очередную годовщину Первомая в Поле состоялся торжественный парад. Прошло пешее войско из трёх мальчишек, сапёра Тузика и блокадника Трезора, проехали велосипедная и мотоциклетная части (два бородатых мужика), за боевую технику был трактор, ведомый орденоносцем в рясе. Над селом под крышей горелого дома всё еще реяло потрёпанное грюйерское знамя. Перед войсками выступил офицер Котов. Он сказал, что победа не за горами – скоро Красная армия добьёт фашистского зверя в его собственном логове. Потом был праздничный обед. На берегу реки поставили столы, на костре в банном котле сварили уху. Автоном молился и крестил еду. Паша шепнул Вареньке, что после войны они будут жить здесь.

Паша ходил вокруг сгоревшей усадьбы, насвистывал мелодию из детства – их с мамой аларм гельветов. К нему подошли два мужика из велосипедно-мотоциклетной части, он к ним приглядывался, но не успел еще познакомиться. Мужики протянули к нему свои ручищи и завыли по-бабьи, по-деревенски: «Ты же наш братец Коленька!»

* * *

Очистив от мин земли вокруг Полы, преподобный Автоном решил вернуться на болото. На железном пони вермахта Сергий и Алёша отвезли его с Тузиком в Пустыньку, где он и спасался до конца своих дней. Сами братья с английской няней отправились возрождать деревню. Нахлобучили Джоновне шлем, посадили в коляску, сложили все её пожитки в прицепленный сбоку «ящик для шнапса». В Поле Джоновна сразу направилась в школу – учить детей по-английски и всем наукам, в течение года она была единственным педагогом, в её единственном классе было всего три мальчика. Надо ли говорить, что они её ненавидели. Почти десять лет Джоновна простояла у доски, под портретом генералиссимуса, с куском мела в железной руке. К ней на ухоженную могилку до сих пор приходят бывшие ученики.

В кабине трактора братья нашли фотокарточку Зябкина: хмурый, в кепке, с папиросой, охваченный экзистенциальной тоской. За Зябкиным были русские дали, виднелся Алкаш с гигантскими рогами.

Когда началась война, Зябкин прошёл обучение в танковых войсках, стал командиром БТ-7, проявил исключительную смелость и находчивость, уничтожил множество вражеской техники.

Как-то экипаж Зябкина отстал от своей дивизии – в машине были технические неполадки, их следовало устранить. Заика с Пятачковым прекрасно разбирались в механике, им понадобилось всего четыре русских слова с их производными, чтобы установить причину поломки и обсудить ремонт. Пока Заика с Пятачковым чинили танк, жонглировали словоформами, демонстрировали инженерную смекалку и тонкое чувство родного языка, Зябкин бродил по деревне. Это была старинная Грязнуха. Почти все её жители ушли с партизанами. Гарнизон деревни состоял из одного истребительного батальона, в котором служили старичок Кузьма Иванович, мальчик Петя и баба Маня.

На главной улице стояла церковь Преображения Господня, на ней было написано: «Клуб», «Сельсовет», «Парикмахерская». Зябкин перекрестился, толкнул тяжёлые врата и оказался в удивительном пространстве: в полумраке потрескивали тоненькие свечки, к окну были придвинуты кресло русский ампир, высокое зеркало на ножках. «Побриться!» – крикнул танкист. На него с одобрением посмотрели святые со стен и потолка. Вышел молодой парикмахер в подряснике, смиренного вида, с длинными кудрями. У него не было левой руки, рукав был заправлен за пояс. «Побриться!» – вновь гаркнул Зябкин. Парикмахер замотал его полотенцем, аккуратно намылил и от виска к челюсти, от подбородка к губам отшлифовал лицо. Вытер пену, освежил клиента самогонкой. Зябкин оттаял, задремал в удобном кресле в медовой тишине.

Прибежал мальчик, он искал командира экипажа: связной доложил, что фашист идёт к деревне, необходимо срочно создать заградительный отряд с целью ликвидировать врага. Преображённый Зябкин поспешил к танку. Заика и Пятачков уже были готовы умереть за Родину. БТ-7 овражками пробрался к Горюнам и притаился в лесочке. Шла немецкая колонна бронетехники. Экипаж Зябкина подпустил противника на близкое расстояние, совершенно неожиданно выскочил из засады и открыл огонь. Немцы в панике смешались, они-то думали, что наши давно ушли из Горюнов. Зябкин дал несколько залпов по центру колонны, попал в полевую кухню. Тяжёлый смрад повис над новгородским разнотравьем, поплыл от Горюнов к Грязнухе: у фрицев на обед была тухлая капуста. Противник, не ведая, что с ним вступил в противоборство один лишь потрёпанный танк, развернулся и поспешил за подкреплением.