Сияние - [37]

Однажды в воскресенье, вернувшись из церкви, Стейнунн с отцом обнаруживают, что забыли там зонтик. Красивый зонтик — на нем изображено звездное небо северного полушария.

Отец вызывается сходить за ним.

Отворив тяжелую церковную дверь, он слышит дивное пение. У рояля на хорах стоит молодая женщина лет двадцати пяти. Отец предполагает, что она именно в таком возрасте, он с трудом читает в лицах молодежи. Женщина держит над головой зонтик Стейнунн и поет арию Вивальди. Отец медленно идет по центральному нефу, останавливается: когда она — не прерывая пения — улыбается ему навстречу, он понимает, что перед ним одна из Прекраснейших Женщин на свете, иначе не скажешь. Аккомпанирует ей какой-то пианист. Как не раз прежде, отец удивляется, можно ли быть такой красавицей, все время поневоле владеть такой красотой. Он видит прелестную грудь под тонкой блузкой, видит светлые волосы и бесконечно теплые глаза. Под конец арии она легкими шагами спускается с хоров, а на последней каденции уже находится с ним рядом и держит зонтик над своей и его головой.

Отец оцепенен страстным желанием. Молча стоит, даже когда ария кончается и девушка нерешительным жестом протягивает ему зонтик.

— У меня сегодня такая радость, — говорит она. — Потому я и раскрыла этот зонтик, а он, должно быть, ваш. Я только что узнала, что принята в Лондонскую консерваторию. И просто не могла стоять тут, как всегда.

— Тебе надо всегда петь под зонтиком. Оставь его себе, в Лондоне часто идут дожди.

— Тогда я обязательно должна вас обнять. — Девушка обвивает руками шею отца и на мгновение прижимается к нему. — Нынче фантастический день. Можно я еще спою? Арию Генделя?

Наконец он с поклоном ретируется в безмолвие улиц, но возвращаться к Стейнунн ему неохота, вместо этого он долго гуляет по набережным. Идет с огнем в груди, с легкостью, какой так долго был лишен. Глаза и те будто смотрят по-иному, и он думает: вот так глядят на жизнь Молодые. Вот так им видятся Вещи, на этом диапазоне волн приходит энергия, мощнейшим потоком притекает жизненная сила. Он прямо-таки соучастник, ибо на сценах мира будет стоять молодая женщина под зонтиком, под звездным небом, которое было его подарком.

Он гуляет по набережным, его пустота наполнена, и он думает, что с такой радостью внутри и умереть будет легче.

Стейнунн гладит его рубашки.

— Ты нашел зонтик? Или его уже утащили?

— Увы, утащили, — отвечает отец и уходит в свою комнату.

На следующий день он опять видит ту девушку. Она идет навстречу ему по улице, смеется, зонтика у нее в руках нет, руками она обнимает молодого человека, своего аккомпаниатора. Отец, который целый день пробыл рядышком с этим юным смехом, начинает улыбаться, а когда оказывается прямо перед нею, расплывается до ушей, хочет протянуть ей руку и вдруг понимает, что она его не узнаёт, вообще не видит, смеется безлюдной площади, — и отец, угасая, продолжает свой жест, поднимает руку вверх, к волосам, там всегда есть что потрогать.

~~~

Сестра Стейнунн — крупная, белокурая, широкая. Выходит на скальдастигюрское крыльцо и приказывает снежным завесам разойтись, чтобы они с отцом могли, не замочив ног, отправиться в обители власти, где, как она считает, ему надлежит быть. Деликатными мановениями она призывает его — эту тонкую, насекомоподобную оболочку вокруг прежде знаменитого на всю страну голоса — живописать мир красками его новой палитры, обретенной за продолжительный период отдыха в компании «несчастных представителей общества», которых «видит один только Бог», добавляет сестра Стейнунн. На мой вкус, добавляет она чересчур много, я, поблагодарив, отклоняю приглашения на их обеды вдвоем, «Смерть и девушка» ей непонятна. Она трогает наши тарелки и чашки, оставляя на них свои пятна, свой запах, свою форму. Сестра Стейнунн — из чужого края, в ее присутствии я не могу говорить с Лаурой.

~~~

Избранные представители нашего правительства сидели у нас на кухне и играли в «Эрудита». Премьер-министр, министр финансов, а также элегантная министр просвещения, которая нетерпеливо барабанила пальцами, когда умственная работа погружала всю кухню в такое плотное молчание, что впору было резать его на куски, словно торт.

Я заметил, как они слонялись возле кладбища, и воспользовался случаем, пригласил их зайти, потому что сестра Стейнунн, все более единовластная, дежурила в больнице, а у отца был день рождения, ну и, понятно, национальный праздник. Разве после всех официальных мероприятий невозможен такой финал? Вполне возможен. Старая дружба не заржавела.

К сожалению, отец настоял на своем, снял со стены скрипку, и его маниакальная музыка заставила правительство украдкой затыкать уши, но, как я уже сказал, у него был день рождения, и обед оказался выше похвал — особенно груши, сваренные с имбирем, — а посему на гостей низошел долгожданный покой.

— Что это за пьеса? — полюбопытствовал премьер-министр, двигая туда-сюда свои буквенные фишки.

Отец в игре не участвовал, он стоял у плиты, варил кофе и словно бы ждал этой реплики.

— Я назвал эту композицию «Извержение Фредлы».

— Очень похоже. — Премьер-министр хоть и не отличался музыкальностью, но был хорошо воспитан.