Сияние - [15]

Показать папин магнитофон.

Посмотреть картинки в книге про секс.

Спросить, не хочет ли она фруктовой воды.

Было довольно скучно, пока она не стала рассказывать о дрязгах Эйд и Гюннара. Уннюр думала, что они, скорей всего, разойдутся. Главное, чтоб друзьями остались, сказала она, красиво сложив губки.

Потом пришло время ложиться спать. Уннюр чистила зубы первой. Один зуб у нее готовился выпасть. Она продемонстрировала мне, как он шатается, и предложила потрогать. Я потрогал. И правда здорово шатается, вот-вот выпадет. Когда я сам чистил зубы, Уннюр ушла в комнату и переоделась в пижаму, но я успел заметить, что штанишки у нее в цветочек, в красный цветочек. Я переоделся в ванной.

Когда я пришел в комнату, она уже улеглась на верхней койке, надо мной. Я заранее сказал ей, что спать она будет там, наверху. Если, конечно, хочет. А если нет, может занять мою. Так я сказал. Но она сказала, что ей вполне подойдет и верхняя койка.

Она уснула быстро, почти сразу же. А я вообще не спал, ну, может, уже под утро задремал; в комнате было как-то странно, не по-старому, но я так и не понял, в чем тут дело.

III

~~~

Птицы должны летать.

Птицы не должны молча сидеть на камне, глядя на пустоши, горы и морской прибой, возле некоего существа, погруженного в свои мысли.

А главное, птицы не должны мелкими прыжками приближаться к этакой фигуре. Это противоестественно. Особенно если птица — ворон. Вдобавок так продолжалось уже несколько дней, он будто искал меня. Даже когда я шевелю руками или меняю позу, он не улетает. Вообще, я не очень-то верю в россказни о разумности животных, о вещуньях-собаках и интеллектуалках-кошках. Но я знаю, что за пределами захолустной территории нашего рассудка имеется столько неведомой, неукрощенной энергии, что всем исследовательским лабораториям мира хватит вопросов и работы на много десятилетий вперед.

Ведь эти вопросы, которые Хайдеггер называет благочестием философии, суть единственные пути, ведущие к… чуть не сказал — к Богу, что здесь, на вересковых пустошах, сказать очень легко, может быть, ради этой легкости я и забираюсь сюда каждый день, прежде чем взять в руки перо. Во всяком случае, я внушал себе, что здесь пусто, что ничего не происходит, что я могу избавиться от моих скверных цивилизаторских привычек — например, от привычки искать по утрам в газете среди извещений о смерти мое собственное. Я изо всех сил делаю вид, будто, листая страницы, ищу совсем другое, но не удивляюсь, что изначально глаза посланы выполнять именно эту задачу. Вот и здесь, наверху, я уличил себя в сходном поведении: я пытаюсь рассматривать камни, лавовые глыбы и туманные линии горизонта, так сказать, посмертно. Пробую стать Никем, Ничем — но получается плохо, потому что за мной, за тобой, за нами всеми тянется Повесть.

Цитирую отца: «я» «не имеет места».

Цитирую: его деятельность «прекращена».

Цитирую: в данный момент «я» «выведено из строя». Но толку мало. Повесть следует за тобой на расстоянии, подстерегает. В Рейкьявике, в Париже. Смотрит на тебя из разных пространств минувшей недели. Из глубин детства. С позиций поражения. Она не оставляет тебя в покое. Оттого-то и пустошь. Оттого и досада на этого ворона, который мне мешает. Но в конце концов я сдался. И встал.

— All right. Тогда пошли.

И ворон повел меня по этим диким местам, по лавовым полям и острым скалам, пока наконец через полчаса я не перегнулся через скальный выступ и не увидел далеко внизу его, вороново, гнездо.

И я увидел то, что видел и знал ворон: там, внизу, лежала мертвая его подруга. Лежала на груди, раскинув крылья во всем их блестящем великолепии. Мухи уже приступили к своей торжественной мессе. Вообще-то под крыльями должны бы находиться только-только вылупившиеся птенцы. Но их не было. Зато, сверкая как золото, в нескольких метрах подо мною, в расселине, лежала патронная гильза, а в скале торчало железное кольцо из тех, к каким крепят веревки и блоки.

Рассмотрев все это, я встал, и ворон громко попрощался со мною. Кругами он поднимался все выше и выше, унося в мир свое тяжкое горе и оставляя меня как свидетеля. Оттого и Повесть замерла, остановилась на ветру.

~~~

Итак, раз в жизни человеку исполняется двенадцать лет.

Для многих это возраст опасный: жизнь должна теперь принять определенное направление, а тело отнюдь не всегда хочет того же.

День выдался из таких, когда Снайфедльсйёкюдль выглядит будто храм на фоне синевы. Штора на окне вздувается пузырем, и, едва проснувшись, я чувствую, что гора дарит мне силу и этот день принесет Удивительное. Я пытаюсь угадать неведомое в аромате шоколада из кухни, в скрипе открываемой двери кладовки, в стуке почтового ящика, из которого отец достает газету. Отчетливые ощущения — все они будоражат меня и наполняют ожиданием.

Чудесный и смешной ритуал — крадущиеся шаги по лестнице, покашливание, а потом знаменитый на всю страну голос запевает здравицу в мою честь. Сегодня в постели будет полно крошек.

— Ну что ж, — говорит он. — Вот и кончилось твое детство, мне очень жаль, но в то же время я рад сказать тебе: добро пожаловать в мир взрослых.