Сияние снегов - [64]

все мы предали наших родных, –

не по крови родных, а по духу, по вере, по сути,

по глубинному свету евангельских добрых надежд.

Упаси нас, Господь, от немудрых и взбалмошных судей,

от имперских лжецов и невежд.

Чтоб за нашу вину нас в аду не замучили черти,

в каждой русской душе, стон Армении, будь повторен…

Я солдатом служил в бедном городе Степанакерте

в приснопамятном сорок втором.

(1988–1989)

«О, злые скрижали…»

О, злые скрижали,

чей облик от крови румян!

Всегда обижали

и вновь обижают армян.

Звериные страсти

и пена вражды на губах.

Безглавые власти

на смерть обрекли Карабах.

Там дети без крова,

там села огнем спалены,

а доброго слова

ни с той, ни с другой стороны.

От зла содрогнулись

старинные храмы в горах.

Дрожа и сутулясь,

над жертвами плачет Аллах.

От пролитой крови

земля порыжела на треть.

Армянам не внове,

да как нам в глаза им смотреть?

С молитвой о чуде

чего мы все ждем, отстранясь?

Ужель мы не люди,

и это возможно при нас?

Там души живые,

там лютого ада круги…

Спаси их, Россия,

и благом искупишь грехи.

1988–1989

Абхазия – пейзаж с распятием

Лежит и видит сны

над морем в кукурузке

Абхазия, Апсны –

«страна души» по-русски.

Ее здесь отковал

кузнец под жар и сырость,

чтоб в ней десятка два

народов разместилось.

От зла отторжена,

в рай двери отперевши,

небрежно тишина

стоит на побережье,

чтоб мы с тобой могли

часами слушать вдоволь

пальмоголовых лир

многоязычный говор,

чтоб хмелем тем дыша,

любовью не скудела

счастливая душа

Фазиля Искандера.

В сверкающих садах

грузина ли, абхаза

обрадованным как

глазам не разбегаться?

То тучками ягнясь,

то в ясное уставясь, –

такой с тобою в нас

Абхазия осталась…

Вдруг там стрельба и кровь,

и ярость перед схваткой,

и рушащийся кров

над детскою кроваткой,

и, кто был брат и друг,

с тем больше нет житья вам, –

и в человеке вдруг

проснулся зверь и дьявол.

Певучих лет хрусталь

страданьем лиц наполнен.

Да это те края ль,

что мы с тобою помним?

Как душами мертветь

живым над тем, что любим?

Скажи, Фазиль, ответь,

зачем все это людям?

Какой у них мотив,

чтоб убивать друг друга?..

А я совсем один,

лишь дум на мне дерюга.

С пристрастием молвы

как разобраться в шуме?

Не видно из Москвы,

что деется в Сухуми.

Мы ж видеть не хотим,

как распято добро там,

что делает один

народ с другим народом.

Кем считан трупов ряд,

растерзанные груди?

И это все творят

не кто-нибудь, а люди.

Зачем же я живу

в безжизненное время,

по смертному жнитву

вздымая смерти бремя?

Покуда я несу

распятие с пейзажем,

никто за ложь-посул

не снят и не посажен.

Да что ни говори,

а целы остаются

бесовства главари,

болталы-властолюбцы.

Где ж слово мне найти,

в какой словарь вопхаться,

чтоб словом тем спасти

грузина и абхаза?

Меж трупов и калек

взываю, неопознан:

опомнись, человек!

Опомнимся, да поздно.

Один я, и ничем

не рознюсь я со всеми.

Скажи, Фазиль, зачем

нас распинает время?

1992

«Мне чужд азарт невежд и краснобаев…»

Мне чужд азарт невежд и краснобаев,

цвета знамен сменивших на очах,

в чьих святцах были Ленин и Чапаев,

а стали вдруг Столыпин да Колчак.

Забыв, что сами родом из холопов,

рядятся скопом в бары да в князья,

по кудрям плачут, головы снеся,

царя сулят, империю прохлопав.

Во мне ж иной задаток повторен.

Я был хохлом, холопом, бунтарем.

Под цвелью царств – народа первозданность.

Тот крестный путь вменив себе в устав,

я красным был, и, быть не перестав,

каким я был, таким я и останусь.

1991–1992

«Вновь барыш и вражда верховодят тревогами дня…»

Вновь барыш и вражда верховодят тревогами дня.

На безликости зорь каменеют черты воровские…

Отзовись, мой читатель в Украине или в России!

Отзовись мне, Россия, коль есть еще ты у меня!

Отзовись, кто-нибудь, если ты еще где-нибудь есть, –

и проложим свой путь из потемок бесстыжих на воздух.

Неужели же мрак так тягуче могуч и громоздок!

А и при смерти жду, что хоть кем-то услышится весть.

Что любимо – то вечно и светом стучится в окно,

счастьем щурится с неба – вот только никак не изловим.

И смеется душа не тому, что мир темен и злобен,

а тому, что апрель и любимое с вечным – одно.

Пушкин шепчет стихи… Скоро я свой костер разожгу,

и дыхание трав, птичьи тайны, вода из колодца

подтвердят, что не все покупается и продается

и не тщетно щедры Бог и Вечность на каждом шагу.

Октябрь 1993

Сказано в Киеве

Сильней глаза раскрой,

не нужно звать провидца:

все чувствуют, что кровь

вот-вот должна пролиться.

Нас, может, то спасет

в борьбе живого с мертвым,

что с киевских высот

мы в поднебесье смотрим.

Не сгубит сей красы

ни патриот, ни деспот:

крещение Руси

происходило здесь вот.

1990‑е

О стихах Бориса Чичибабина Фрагменты из статей, опубликованных в книге «Б. Чичибабин в статьях и воспоминаниях»

Кирилл Ковальджи

Борис Чичибабин вошел в современную русскую поэзию сильным откровенным лириком и страстным гражданским поэтом (гражданским – в лучшем смысле слова: «при совести» и независимости духа).

Григорий Померанц

Для Чичибабина национализм – ругательное слово. Всякий национализм. Достается и русским, и украинским националистам. Нет даже оговорки о различии умеренного национализма (цивилизованного предпочтения национальных интересов) от национального экстремизма…

Зинаида Миркина

…Боль в стихах Бориса не застревает в безвыходности, не ведет в тупик. Она просквожена любовью. Это тяжесть мира, которую он никогда не сбросит. Приобщение к этой боли означает приобщение к духовному труду, а не к отчаянью. Это так даже в самых трагических стихах.