Сияние снегов - [47]

Меж тем, как я готов

сослаться на усталость,

непройденных рядов

почти что не осталось.

Садимся в закуток,

как бабочка в свой саван,

заправиться чуток

шматками хлеба с салом.

Доверившись Отцу,

внимательному к людям,

макаем лук в сольцу

и мир вечерний любим.

Всезначащ каждый жест,

как будто жизнь решаем,

и если жук не съест,

то будем с урожаем.

1992

«В лесу, где веет Бог, идти с тобой неспешно…»

В лесу, где веет Бог, идти с тобой неспешно…

Вот утро ткет паук – смотри не оборви…

А слышишь, как звучит медлительно и нежно

в мелодии листвы мелодия любви?

По утренней траве как путь наш тих и долог!

Идти бы так всю жизнь – куда, не знаю сам.

Давно пора начать поклажу книжных полок, –

и в этом ты права, – раздаривать друзьям.

Нет в книгах ничего о вечности, о сини,

как жук попал на лист и весь в луче горит,

как совести в ответ вибрируют осины,

что белка в нашу честь с орешником творит.

А где была любовь, когда деревья пахли

и сразу за шоссе кончались времена?

Она была везде, кругом и вся до капли

в богослуженье рос и трав растворена.

Какое счастье знать, что мне дано во имя

твое в лесу твоем лишь верить и молчать!

Чем истинней любовь, тем непреодолимей

на любящих устах безмолвия печать.

1990

«Смеженный свет солоноватых век…»

Смеженный свет солоноватых век…

Земля в снегу, мы в середине круга.

Пусть он лежит – скажи ему, подруга, –

я не хочу, чтоб таял белый снег.

На темный мир, исполненный бесстыдства,

пролился свет в покое полусна.

О, как он юн! О, как ему блестится!

От всех болезней лечит белизна.

В такие дни нельзя, чтоб злом на зло мы.

Во весь простор по взмаху милых рук

плывут из вьюг рождественские звоны,

святят печаль и размыкают круг.

Присесть к столу, погреться бы не худо,

земную стужу стаивая с век,

но не хочу, чтоб так кончалось чудо,

нельзя никак, чтоб таял белый снег.

Затем нельзя, что в замяти рассвета,

когда крещусь в купели снеговой,

душа моя пред вечностью раздета

и с нами снег – и больше никого.

1990

«Мне горько, мне грустно, мне стыдно с людьми…»

Мне горько, мне грустно, мне стыдно с людьми,

когда они любят меня,

а нет в моем сердце ответной любви,

и я им ни друг, ни родня.

О, это – как будто на званом пиру

пред всеми явиться нагу,

и кажется мне, что у всех я беру,

а дать ничего не могу.

Ну вот я и роюсь в моей кладовой,

спешу, суечусь, бестолков:

ведь мне и отсрочка-то лишь для того,

чтоб не оставалось долгов.

Какой уж там образ, какой уж там звон!

Мечусь между роз и ромах:

скорей бы разделаться с ложью и злом,

нашарить добро в закромах.

Простите меня, что несладок, неспел

мой плод и напрасен азарт,

простите меня, кому я не успел

просимого слова сказать.

Я только еще потому и живой

и Божьему свету под стать,

что всем полюбившим обязан с лихвой

любовью и жизнью воздать.

1990

«Оснежись, голова! Черт-те что в мировом чертеже!..»

Кириллу Ковальджи

Оснежись, голова! Черт-те что в мировом чертеже!

Если жизнь такова, что дышать уже нечем душе

    и втемяшилась тьма болевая,

помоги мне, судьба, та, что сам для себя отковал,

чтоб у жаркого лба не звенел византийский комар,

    костяным холодком повевая.

Что написано – стер, что стряслось – невозможно назвать.

В суматоху и сор, на кривой и немытый асфальт

    я попал, как чудак из романа,

и живу, как дано, никого за печаль не виня.

Нищим стал я давно, нынче снова беда у меня –

    Лиля руку в запястье сломала.

Жаль незрячих щенят, одурели в сиротстве совсем:

знай, свой закут чернят, издеваясь, как черти, над всем, –

    мы ж, как люди, что любим, то белим.

За стихов канитель современник не даст ни гроша.

Есть в Крыму Коктебель, там была наша жизнь хороша –

    сном развеялся Крым с Коктебелем.

В городах этажи взгромоздил над людьми идиот.

Где ж то детство души, что, казалось, вовек не пройдет?

    Где ж то слово, что было в начале?

Чтоб не биться в сети, что наплел за искусом искус,

суждено ль нам взойти в обиталище утренних муз,

    добывающих свет из печали?

Есть в Крыму Коктебель, в Коктебеле – Волошинский дом,

и опять, как теперь, мы к нему на веранду придем,

    до конца свой клубок размотавши, –

там, органно звуча, в нас духовная радость цвела,

там сиял, как свеча, виноград посредине стола

    и звенела походка Наташи.

1992

«Взрослым так и не став, покажусь-ка я белой вороной…»

Взрослым так и не став, покажусь-ка я белой вороной.

Если строить свой храм, так уж, ведомо, не на крови.

С той поры как живу на земле неодухотворенной,

я на ней прохожу одиночную школу любви.

Там я радость познал, но бывала и смертная боль же,

и отвечу ль в свой час на таинственный вызов Отца?

В этой школе, поди, классов сто, а возможно, и больше,

но последнего нет, как у вечности нету конца…

С Украины в Россию уже не пробраться без пошлин –

еле душу унес из враждой озабоченных лап.

Кабы каждый из нас был подобьем и образом Божьим,

то и вся наша жизнь этой радостной школой была б.

Если было бы так! Но какие ж мы Божьи подобья?

То ли Он подменен, то ль и думать о нем не хотим.

Взрослым так и не став, я смотрю на людей исподлобья:

видно, в школу любви ни единый из них не ходил.

Обучение в ней не прошло без утрат и падений,

без отчаянных вин, без стыда и без совести кар:

знает только Отец, сколько я отвечал не по теме,