Сияние Каракума - [43]

Они оба были из одного села. Точнее, Комеков учился в ашхабадском вузе, в селе жила только его мать, но это в общем-то существенного значения не имело, когда они встретились на фронте. В статном и высоком старшем лейтенанте, который принимал батарею, бывший колхозный тракторист Карабеков сразу же признал туркмена. Это было настолько неожиданно и радостно, что он чуть было не кинулся с объятиями и расспросами.

Обниматься, естественно, не пришлось, но поговорить поговорили. И когда выяснилось, что оба родом из одних и тех же мест, знают одних и тех же людей, между ними установились почти братские отношения. Карабеков был немного старше по возрасту, Комеков — старше по званию, однако ни то, ни другое не мешало им одинаково чувствовать, мечтать о будущем, когда кончится война и они вернутся в Туркмению, в свой родной аул Кеши. Девушки там ждут их не дождутся!

Оба не женаты. И тот и другой были неравнодушны к Инне. Но тут мнения их несколько расходились.

Карабеков относился к ней со смешанным чувством уважения и фамильярности, причём фамильярность носила не фривольный, а чисто товарищеский, иногда покровительственный характер. Ему пришёлся по душе уравновешенный, приветливый характер девушки, её заботливость к людям, умение стойко переносить все тяготы военной страды, стремление выкладываться на деле с полной отдачей. Таких людей Карабеков искренне уважал. Нравилось ему и то, что Инна не строит из себя кисейную недотрогу, мамину дочку, не чурается солдатской компании и солёной солдатской шутки, но всё это — до определённого предела. Если же кто-то злонамеренно пытался преступить этот предел, она не бежала с жалобами к начальству, а сама так давала от ворот поворот, что предприимчивый ухажор надолго терял интерес к лирической теме.

Карабеков и сам вначале по-солдатски грубовато попытался поухаживать за пригожей санинструкторшей. Но, как человек обстоятельный, после короткого и серьёзного разговора сразу же прекратил двусмысленные вольности. Отношения остались дружескими — и только. Однако, когда один на один ему приходилось думать об Инне и комбате, он не одобрял поведения своего земляка. Пара, они, конечно, приметная, подходящая со всех сторон, рассуждал сам с собой Карабеков, но ведь не собирается же он всерьёз жениться на ней, это совсем чокнутым надо быть, чтобы поступить так, когда столько прекрасных сельских девушек ждут с войны героев! Нет, ничего дурного он про Инну не скажет и другим не позволит сказать, однако жизнь есть жизнь, война есть война. Капитан тоже хорош, словно забыл, что робость да осторожность девушку украшают, а не джигита. Ходит и ходит вокруг неё, как петух вокруг чувала с зерном. Чего, спрашивается, ходит? Клюнул раз, клюнул другой — пошёл себе прочь сытым, а зерна в чувале и вовсе не убавилось.

К чести Карабекова, он этими мыслями не делился ни с кем. А когда ловил себя на мысли как бы со стороны, испытывал вину и чувствовал какую-то неловкость, словно у товарища из «энзэ» сухарь вытащил, либо сам себя обворовал. И за Инну обидно становилось: ей, что ли, после войны не хочется иметь собственную семью и детей? Её-то за что счастьем обходить? Она ведь стольким бойцам жизнь спасла, столько километров на коленках своих девичьих по земле под вражеским огнём проползла, что теперь сто лет должна ходить с гордо поднятой головой!

Словом, в данном вопросе у Карабекова ясности полной не имелось, скорее полный сумбур был. Но всё же хотелось ему в любой ситуации видеть своего земляка не мямлей, а скорым на решения, деловым, отважным, каким тот был в боевой обстановке. А как совместить это с желанием не обидеть Инну, он не знал, честно говоря, и не задумывался особенно над такой проблемой.

Колонна, в которую вклинился «студебеккер» Карабекова, проползла мимо лесопарка. Холодов углядел между редкими деревьями бойцов своего расчёта и затарабанил в кабину.

— Наши здесь, Карабек! Сворачивай направо!

Водитель подогнал машину к краю лесопарка, где возле разбитой, когда-то выкрашенной в голубой цвет веялки расположились бойцы расчёта.

— Привет, братья славяне! — весело поздоровался Холодов, будто отсутствовал на батарее не какой-либо час с лишним, а полных трое суток.

— Салют юным пионерам, — немедленно отозвался балагур Ромашкин. — Хорошая у тебя забава, Холодов, никак не можешь расстаться со своим фрицем. Ты не забудь мамаше отписать с подробностями, как героически брал пленного, а чтобы она поверила, мы всем расчётом письмо подпишем.

Бойцы весело засмеялись. Шутка на войне — большое дело, и Ромашкина ценили за неё, хотя балагурил он иной раз довольно язвительно. Впрочем, было у него уязвимое место, каким не преминул воспользоваться обиженный Холодов.

— Ты лучше расскажи, как рыбку ловил, рыбак! — отпарировал он.

Бойцы снова засмеялись. Однако смутить Ромашкина было не так-то просто.

— Ты, Холодов, сперва снаряд научись как следует подавать, а потом шути над орденоносными артиллеристами. Из-за твоей неповоротливости сегодня расчёт Руса…

Но тут Ромашкин сам понял, что хватил лишку, и поспешил поправиться:

— Десяти дней нет, как на батарее, а уже суёшься во все дырки. Это право, брат, заслужить надо. Как говорит наш просвещённый лейтенант Рожковской, что положено Юпитеру, то не положено быку.