Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - [90]

— Господи! Что я наделала! — переполошилась Ивонн.

Роже, который нанялся в Гервиль конюхом вместо Коля, деверя Мариетты, четыре года назад, заприметил хозяина издалека. Жюстен бежал, и вид у него был чуть ли не безумный. Молодой Ларош прыгнул в двуколку, схватил длинные поводья.

— Садись быстрее, Роже! — приказал он.

— Но я только что повесил кобыле хребтуг40[40], мсье! Пусть поест.

— Снимай и едем! Быстро! Или пойдешь домой пешком.

Роже сделал, что ему было велено. Еще несколько минут — и Жюстен выехал на дорогу, ведущую в Гервиль, и сразу пустил лошадь галопом, чем впечатлил своего спутника. Роже не посмел и слова сказать и только косился на молодого хозяина, лицо у которого было застывшее, как маска.

Жюстен переживал кошмар наяву. Перед глазами мелькали картинки одна мучительней другой. Элизабет была центральным персонажем этих жутких видений — покоряющаяся Ларошу, ее нежная женственность взята нахрапом, осквернена… Ему казалось, он испытывает те ужас и боль, которые чувствовала она, и он без конца воображал гнусные жесты этого монстра с человеческим лицом и само совокупление — до тех пор, пока не затошнило.

— Мсье, сбавить бы скорость! — воскликнул Роже.

Жюстен оставался глух к его советам. Хлыст со свистом рассекал воздух, но крупа не касался: он всего лишь подзадоривал коня. Быстрее… Еще быстрее… Снисходительный к лошадям, сейчас он словно не понимал, что требует от животного невозможного.

Стук подкованных копыт по каменистой дороге все учащался, и с той же быстротой прибывала в нем ненависть. Жюстену хотелось плакать, кричать.

«Это не могло случиться с ней… Только не с ней, моей принцессой! Где? Когда? Откуда знает Жан? Боже, если б я знал раньше! Неудивительно, что она рассердилась, что я живу в замке с этим мерзавцем, с этим старым козлом, как говаривала Мариетта!»

Мысли теснились у него в голове, одна ядовитее другой. Жюстен снова взмахнул хлыстом, как раз в том месте, где дорога посреди дубовой рощи делала резкий поворот.

— Осторожнее, мсье! — завопил конюх, из последних сил цепляясь за сиденье.

Лошадь слишком резко взяла в сторону, правое колесо угодило в выбоину, полную грязи, и лопнуло. Секунду двуколка еще катилась на одном колесе, потом опрокинулась.

— Церера! Стоять! — крикнул Жюстен, свалившись на землю.

Роже спрыгнул в момент поломки. Высокий, атлетически сложенный, он успел перехватить поводья, но лошадь протащила его еще несколько метров, прежде чем остановилась.

— Мсье, вы не поранились? — спросил он.

— Нет, я в порядке. Распрягай Цереру, оставь одну уздечку.

— Слушаюсь!

— Перочинный нож при тебе? Хорошо! Перерезай подпруги, я поскачу без седла. Мне как можно скорее нужно в замок! Сам дойдешь пешком.

Жюстен вспрыгнул на лошадиную спину, мокрую от пота, и тут же пустил Цереру галопом. Это была послушная лошадка, приученная ходить в упряжке, но Жюстен не единожды ездил на ней верхом, и элементарные команды она знала.

Последние три километра, отделявшие его от Гервиля, он проскакал в состоянии измененного сознания, одержимый одной мыслью: обвинить Гуго Лароша в отвратительном преступлении, привести в замешательство, а еще — бить, бить до тех пор, пока из сердца не выплеснется до капли клокочущая, разрушительная ненависть.

Нью-Йорк, в квартире у Леа и Батиста Рамберов, в тот же день

Антонэн, сидя на диване, накрытом отрезом дешевой хлопчатобумажной ткани, слушал разговоры взрослых за чашкой кофе после хорошего обеда. Одна рука у него была в гипсе, на перевязи, резвиться было запрещено, и мальчик отчаянно скучал. Взгляд его синих глаз скользил по лицам, задерживаясь разве что на лице матери. Сегодня Элизабет сделала особенную прическу — заплела косы и уложила их на голове «венком». Мальчику эта своеобразная корона из волос казалась странной.

А еще здесь была Леа Рамбер — миниатюрная, нервная, говорливая, с распущенными по плечам кудрявыми черными волосами. Антонэн ее побаивался с того самого момента, когда Леа расцеловала его, что-то приговаривая на незнакомом языке. Она все повторяла по-чудному звучащие слова: «povero carino»[41] и «che bello»[42].

Леа, которой было уже почти сорок, чаще обычного переходила на итальянский: с недавних пор у них жила кузина, эмигрировавшая с их общей родины, итальянского региона Венето. Девушку звали Оттавия. Эта смуглянка с зелеными глазами и яркими, как вишня, губами казалась Антонэну очень красивой. Впрочем, с не меньшим восторгом он поглядывал на белокурую Агату с молочно-белой кожей и испуганными глазенками. Девочка сегодня не пошла в школу — поправлялась после тяжелого гриппа.

Батист Рамбер и Анри Моро его не интересовали. Мужчины беседовали о работе, выкуривая сигарету за сигаретой. У них сегодня совпали выходные — редкий случай. И Леа им воспользовалась, чтобы устроить праздничный обед: тот, что был назначен на 12 марта, отменили из-за сломанной руки Антонэна.

— Почему бы ему не пойти в комнату Миранды, где есть игрушки? — обратилась к Элизабет хозяйка дома. — Мячики и надувная собака.

— Что, если он снова наделает глупостей? Снова поранится? — возразила молодая мать. — Лучше пусть будет у меня на глазах.