Сирия - перекресток путей народов - [73]

Разумеется, я размышлял о том, что принесет нам завтрашний день. Будет ли машина у моих хозяев? Они уверяют пас, что пет основания беспокоиться: возвратится машина из Хомса, а кроме того, у соседней семьи (всего лишь в 30–40 километрах отсюда) есть трактор, которым мы сможем воспользоваться рано утром.

Я облегченно вздыхаю.

Пока мы разговариваем, появляются женщины с большим медным блюдом. На нем лежит жареный барашек. Он аккуратно прикрыт рисом. Видна только голова, и у меня такое чувство, что она с печалью и укоризной обращена ко мне. Я украдкой смотрю в сторону. Действительно, там прыгает теперь только один ягненок. Другой лежит передо мной на блюде.

Старик по оставляет времени для сантиментов. Он высоко засучивает рукава, тщательно моет руки и запускает их в самое нутро барашка, перебирает там пальцами, пока ему не кажется, что нащупал самый лакомый кусок, и шлепает его мне вместе с большой порцией риса на лепешку. Это сигнал к началу трапезы. Все тянутся к блюду. Ловкими движениями пальцев они скатывают рис в небольшие шарики и отправляют их в рот. Я пытаюсь им подражать, и у меня получается лучше, чем я предполагал. Все едят с удовольствием — жуют, чавкают, причмокивают, облизываются. Мясо молодого барашка тает во рту. Рис приправлен орехами и всевозможными пряностями. Проходит немного времени, и на блюде остаются только голова и несколько костей. Снова приходят женщины — они не принимали участия в еде, — приносят мыло и воду, снова медленно поливают нам на руки и то же самое делают для других мужчин. Когда все убрано, бедуинки подсаживаются к нам. Предоставляется случай рассмотреть их. У меня складывается впечатление, что они в обществе мужчин ведут себя гораздо непринужденнее и свободнее, чем женщины в городах, за исключением тех, кто уже сознательно приобщился к новой жизни или происходит из семей, связанных с европейскими традициями. Женщины-бедуинки, а также крестьянки не знают покрывала. Это привилегия горожанок мелкобуржуазного сословия, которые почти не выходят из дома, ибо даже покупки делают в основном мужчины, и не потому, что хотят помочь по дому, а из желания по возможности оградить женщину от контакта с внешним миром. Лица женщин сильно загорели. На них много татуировки — на лбу, подбородке и даже на губах, и всю свою «сберегательную книжку» они носят на себе: руки богато украшены многочисленными золотыми кольцами, подарками родственников и мужа, — единственное богатство, которое остается лично им, даже в том случае, если мужья прогонят их. Самая молодая женщина (думаю, она не старше 14 лет), очевидно, жена нашего друга с пистолетом. Это очень красивая девушка с огромными карими глазами. В левой ноздре у нее крошечный блестящий драгоценный камень. И все-таки мне показалось, что ведет она себя не как женщина, а как шаловливый ребенок. Меня это больше не удивляет, поскольку я уже встречал жен значительно моложе этой. Другая женщина, ненамного старше, начинает кормить грудью младенца. Преисполненная счастья и гордости, она смотрит, как он энергично сосет грудь и причмокивает, а под конец, так же как и наши матери, похлопывает его по спинке, чтобы помочь ему отрыгнуть воздух.

Между тем подходят родственники, все они хотят посмотреть на удивительных иностранцев, которые, как говорят, неожиданно появились в пустыне почти нагишом. Я насчитываю двенадцать мужчин и семь женщин. Среди них один кое-как объясняется по-английски. Лет двадцать с лишним назад он служил в иорданской армии, в так называемом арабском легионе, организованном английскими офицерами, чтобы поддержать их влияние в стране, и находившемся долгое время под их командованием. В качестве доказательства он показывает нам отвратительный шрам на ягодице, приобретенный якобы в каких-то боях. Нарочито наивно спрашиваю, не иорданец ли он. «Я бедуин, — с гордостью отвечает он, — сейчас и во веки веков». «Трудно ли пересечь границу?» «Нет, — заверяет он, — бедуины имеют право передвигаться в пределах пустыни, невзирая на границы». Вопрос, давно ли племя в Сирийской пустыне, несколько смутил моего собеседника. Оказывается, оно здесь уже много лет. Я узнаю, что имеется еще несколько племен бедуинов, стада которых состоят главным образом из верблюдов. Эти племена еще в состоянии вести кочевой образ жизни, но число таких племен сильно сокращается. Верблюды уже невыгодны как транспортное средство: их вытеснил автомобиль. Сейчас основное богатство бедуинов — овечьи стада. Но с ними невозможно передвигаться на большие расстояния. Мой собеседник рассказывает об этих изменениях с некоторой грустью, как говорят о «добрых старых временах», трудности и беды которых прикрыты романтической завесой прошлого. Речь идет, таким образом, если я правильно понял, о полукочевниках — кочевниках, переходящих к оседлости. «Есть ли племена, строящие себе дома?» Он отрицательно качает головой: «Нет, — говорит он, — хотя пытались строить, по в каменных домах жить невозможно». Беседа прерывается. Забеспокоились другие бедуины. Они хотят следить за разговором и просят переводить. Тема вызывает у всех одобрение. Нет, в домах жить невозможно. Но мне кажется, что это мнение не связано с желанием возобновить кочевье на большие расстояния. «Ходит ли кто-нибудь в школу?» — спрашиваю я. «Нет, куда же ходить?» Никто из присутствующих не умеет ни читать, ни писать. Все взоры устремляются на мужчину, который несколько смущен всеобщим вниманием. Его сын посещает в Хомсе специальную школу, организованную правительством для детей бедуинов, и еще несколько сыновей племени последовало этому примеру. Кроме того, здесь как-то однажды появился учитель, который утверждал, что его послало правительство учить их детей. Но он быстро уехал.