Сирия - перекресток путей народов - [105]

Но разговор возвращается к названию отеля.

— После того как союз распался, местному сирийскому правительству, которое несло ответственность за этот раскол, по-видимому, не доставляло особого удовольствия видеть имя египетского президента, и отель «Гамаль Абдель Насер» превратился в отель «Гамаль». Между тем воспоминания об ошибочных целях и методах объединения давно потускнели; Насер, умерший в семидесятом году, доказал, что он был крупным государственным деятелем. Хотя между ним и нами, баасистами, часто возникали серьезные разногласия, но это все в прошлом: хозяин этого отеля давно уже открыто демонстрирует свое преклонение перед ним.

Ибрагим оглядывается и делает хозяину, который в ожидании стоит в дверях, знак подойти.

— Сейчас вы получите доказательство!

Он что-то шепчет ему на ухо, и тот, несколько раз поклонившись, исчезает, а затем возвращается с книгой и, раскрыв ее, кладет передо мной. Это книга для почетных гостей. Все происходит так, как будто совершается священнодействие. На первой странице я вижу несколько строчек, написанных на арабском языке, и Ибрагим переводит мне написанные рукой Гамаль Абдель Насера слова, в которых он выразил удовлетворение по поводу обслуживания в этом отеле. Я не могу не согласиться с мнением Насера. Еда — жаркое с перцем — и вино превосходны.

Ибрагиму не терпится рассказать о своей поездке в ГДР. По-видимому, впечатления у него самые хорошие. Но он не скрывает, что ехал туда с предубеждениями, с недоверием. Однако наши усилия построить повое общество, в котором нужда, нищета, безработица, страх перед завтрашним днем для всех его граждан — понятия незнакомые, произвели на него очень сильное впечатление.

— Конечно, — говорит он задумчиво, — я знаю страны, где больше комфорта и роскоши, — достаточно лишь взглянуть на Бейрут, но там комфорт, которым пользуются очень немногие, и он оплачивается нищетой масс. А мы, баасисты, хотим социальной справедливости.

— Это — повод. Я прошу рассказать что-нибудь о том, как он пришел в партию Баас?

— Ну, что же рассказать вам? — начинает он. — Вы знакомы с моим отцом. После сражений двадцатых годов он не мог оставаться в Дамаске. Пока он был молод, его тоже преследовали французы, и он нашел пристанище у дяди, брата моей матери, крестьянина из деревни неподалеку от Хомса. Там мой отец женился, и там в 1933 году родился я. В отличие от моих сверстников, не посещавших школу, потому что поблизости ее не было, я мог ходить в школу в Хомс — в оба конца это составляло «всего» двенадцать километров.

Для тех крестьянских сыновей, у которых были способности, существовали практически только две возможности бежать от отсталой деревенской жизни: вступить в армию или стать учителем. Оба пути оказались одинаково трудными: много предложений и мало свободных мест. Я добивался места в учительской семинарии и, к счастью, был принят. Но когда закончил учебу, не мог найти работу. В Сирии не было ни одного вакантного места. Тогда я отправился в Ливан. Вы, конечно, знаете, что французы уже давно предпринимали попытки отделить Ливан от Сирии. В конце сорок третьего года они передали функции управления ливанским властям; после вывода французских войск в сорок шестом году образовались два независимых государства — Сирия и Ливан, связанные только таможенным союзом. Но и он через четыре года был ликвидирован: развивающаяся сирийская буржуазия нуждалась в таможенных тарифах, чтобы защитить собственную продукцию от импорта, а ливанская торговая буржуазия, поощряемая французами, с введением таможенных тарифов почувствовала, что ее коммерческая деятельность ущемлена.

Что касается меня, то мне повезло, и я нашел вакантное место учителя неподалеку от Бейрута. Среди учителей было очень много прогрессивно настроенных патриотов. Бок о бок с другими трудящимися мы боролись против попыток иностранного вмешательства. Это было время «доктрины Эйзенхауэра»: США пытались распространить свое влияние на Ближнем Востоке. Президент США получил полномочия по своему усмотрению вкладывать финансовые средства на Ближнем Востоке и вводить туда вооруженные силы, чтобы поддержать там позиции Запада.

Ливанский президент Шамун принял в марте пятьдесят седьмого года «доктрину Эйзенхауэра». Ответом на это были мощные антиимпериалистические выступления масс, направленные против этой политики капитулянтства. Летом следующего года они вылились наконец в широкое народное восстание. Разумеется, я был его участником. Мы, восставшие, взяли под свой контроль три четверти территории страны. Шамун был свергнут. Тогда он попытался спастись, призвав в страну американские войска. Начались ожесточенные бои, настоящие уличные сражения. Может быть, нам не удалось бы продержаться долго против американских войск, по мы были не одни. Наряду с арабскими странами нас поддержали социалистические страны, и прежде всего Советский Союз, разоблачившие перед мировой общественностью махинации империалистов. Если суэцкий кризис, когда Израиль при поддержке французов и англичан пытался за наш счет расширить свою территорию, можно считать часом рождения дружбы между арабскими и социалистическими странами в период после второй мировой войны, то борьба против американских захватчиков была новым испытанием. США вынуждены были прекратить свою агрессию. Ливанский президент Шехаб отклонил «доктрину Эйзенхауэра» и стал проводить политику нейтралитета Ливана.