Сиреневый сад - [3]

Началось все с небольшой «услуги» по части движения воинских поездов, тем более что такого рода «тайна», если смотреть на это дело серьезно, никакой особой тайной среди штабных болтунов не являлась. Так, одна видимость. Сибирцев полагал, что молодому и общительному офицеру лишние деньги вовсе не помешают. Но Сивачев совершенно неожиданно отказался от денег, предложенных ему Федорчуком, и уже по собственной инициативе познакомил его с копиями некоторых документов, которые имели действительную ценность. Что здесь больше сыграло роль – собственное прозрение или благосклонное внимание Федорчуковой дочери, – было еще неясно. Однако Сибирцев с Михеевым решили, что пришла пора умело, хотя и исподволь, направлять поступки Сивачева.

До самого февраля двадцатого года Сибирцев руководил действиями Якова, не вступая с ним в контакт, но и не избегая встреч в штабе. Яков действовал смело, чересчур смело, как теперь задним умом понимал Сибирцев. Может быть, на него влияла острота ситуации, игра в опасность, может быть, собственная неустоявшаяся, неокрепшая жажда настоящего дела, кто теперь знает. Но Яков сорвался. Скорей всего на какой-нибудь фальшивке – семеновские провокаторы были большие мастера по этой части.

В штабе никто толком не знал о причине исчезновения шифровальщика. Но интуиция подсказала Сибирцеву, что случилось нечто чрезвычайное и в его распоряжении считанные минуты. Рабочие депо – товарищи Федорчука – успели спрятать дочку машиниста, но самого предупредить не смогли, его взяла прямо в рейсе семеновская контрразведка.

Сибирцеву была хорошо знакома эта организация – бывшие сыщики и жандармы, озлобленные авантюристы, развратники, изощренные насильники – грязные отбросы развалившейся царской охранки, не моргнув глазом, отсылавшие людей на виселицу ради любой денежной или иной награды. Но черное дело свое они знали: мертвый не мог бы не заговорить в их руках.

Немедленно ушел к партизанам связник Сибирцева и Федорчука. Но знал Сибирцев, что опасность слишком велика, ибо, коли уж взялась копать контрразведка, она может докопаться и до него, какими бы мизерными, ничтожными ни казались его связи с арестованными. Надо было уходить и ему, но он медлил.

Посоветовавшись с Михеевым, сообщили о провале в Центр, а затем затаились, прервав всякие контакты.

И вот тут стал Сибирцев замечать, что начали его негласно проверять, назойливо, но якобы случайно, забывая убрать в сейф секретные приказы, от которых опытный человек за версту почует запах фальшивки. Сибирцев не реагировал. Он ждал.

«Кого мог знать Сивачев? – мучительно размышлял в те дни Сибирцев. – Только Федорчука. А что он мог выдать, если бы не выдержал пыток? Только то, что сам добывал в своем отделе».

Все замыкалось на Федорчуке. И все зависело теперь только от пожилого машиниста.

Так и ходил по острию клинка поручик Сибирцев в погонах с желтым кантом и тремя звездочками, пожалованными ему не так давно «за особые заслуги» полковником Скипетровым, правой рукой самого Григория Михайловича Семенова.

Сославшись на недомогание, которое, впрочем, Елена Алексеевна сочла за последствия голода, Маша ушла в свою комнатку на мансарде и там, наверно, прилегла. Сибирцеву было понятно ее состояние, но он – увы! – ничем не мог ей помочь. Только время, время…

Подставляя солнечным лучам лицо и открытую грудь, Сибирцев смолил помаленьку тонкие самокрутки, даже не потому, что хотелось курить, а больше по привычке.

Маша не появлялась, и спросить о ней у Елены Алексеевны было отчего-то неловко.

Начало припекать солнце. В доме по-прежнему было тихо, только потрескивали половицы да мерно поскрипывала качалка. Захотелось холодной родниковой воды. Сибирцев решил было позвать, но вдруг спохватился: совсем очумел малый! Нет, брат, пора тебе менять режим. Все. Никаких снисхождений. Палка есть – начинай ходить, начинай двигаться. Пора действовать, а не отлеживаться здесь.

Что рана проклятая ноет, наплевать. Долго еще будет ныть. Надо Ныркову срочным образом весточку послать, чтоб приехал, забрал. Там, в Козлове или в Тамбове, врач на крайний случай всегда найдется. Беды большой нет, если и откроется дырка в спине, залатают за милую душу. Да… Только как послать?… Смешно, эти милые дамы глаз с него не спускают, каждое движение сторожат, жди, пошлют они в Козлов нарочного, как же…

Тоже ведь вот забота: что станется здесь, когда он уедет? Они ж обе – и Маша, и ее мать – на ладан дышат, еле отошли за последнее время. Ни хозяйства у них, ни другой какой-нибудь сносной перспективы, одни осколки. Как помочь-то, чем? Теперь их так и не бросишь, не уедешь, все оставив за первым же поворотом. Идиотская ситуация… И что в мире делается – неизвестно. Ни газет, ни слухов. Окружили стеной, супчик с ложечки, сирень еще эта, будь она неладна. Прямо одно расстройство.

По– стариковски кряхтя, Сибирцев выбрался из качалки и, опираясь на палку, побрел в дом. За время болезни он как-то не удосужился узнать расположение комнат. Он вообще не мог представить, велик ли этот дом. Комната, в которую он вошел, была большой, со стрельчатыми окнами, полуприкрытыми снаружи щелястыми ставнями. Здесь царил сумрак оттого, что и стены были темными, и солнце сюда заглядывало, по всей вероятности, во второй половине дня. Такие комнаты в барских домах назывались залой. Дверь справа была приоткрыта, там, за ней, и вовсе густилась темнота. Где-то за той темнотой раздавались приглушенные стуки и железное звяканье. Винтовая деревянная лестница с резными балясинами вела наверх, скорее всего там и находилась Машина комната.