Сионская любовь - [59]

— Бог защитит нас, — спокойно и гордо ответила девушка. Достоинство не склоняется перед силой.

— Заприте этих двух в верхней комнате, — приказал Иядидья стражникам, — пусть дожидаются прихода старейшин и суда. Потом призовите Азрикама.

— Молю, отец, не отдавай меня в объятья ненавистного!

— Дочь любимая, единственная! Забудь вздор сердца неразумного!

— Не выслушав Амнона и Пуру вездесущего, мы истину не установим, — заметил Хананель.

Стражники увели женщин и отправились к Азрикаму сообщить, что Иядидья ждет его. Вошел старый и больной Авишай, опираясь на руку своего брата Ситри.

— Господь дал мне силы подняться с постели, чтобы приветствовать тебя, Иядидья, в твой лучший день — день свадьбы Тамар и Амнона — и радоваться твой радости, — произнес старик Авишай.

— И убеленного сединами жизнь может удивить. На свадебном пиру не сладкая песнь кинора, а вой нечистой силы подобает жениху, — ответил Иядидья.

— О чем ты? — изумился Ситри.

— Ты знаешь Амнона с младых ногтей, тем больней тебе услышать, что он польстился на красоту юной ведьмы, злодеяния которой достойны ада, — ответил Иядидья.

— И это — Амнон!? Не иначе Господь низверг на землю ангелов небесных, а нечестивцев поселил на Небесах! — в изумлении воскликнул Ситри.

— Они не только на Небесах! Один из них в мой дом пробрался и все в нем перевернул вверх дном!

— Слова твои ужасные не могу оставить без ответа, — начал Ситри. — Я прежде говорил тебе, что неразумно и чревато бедой чрезмерно полагаться на людей. Лишь вера в Господа — надежная вера, а вера в людей — шатка и легкомысленна. Ты убежден, что Амнон унес мир из дома твоего. Есть три причины бед в Сионе. Первые две — вражий меч и сильных мира беззаконные дела — о себе кричат, а третья — ложь — тиха и незаметна, как змея в траве, но для людей достойных она страшней чумы. Замечать ложное — начало мудрости.

Сиона доблестное воинство принудит врага вернуть меч в ножны. С Божьей помощью суд праведный прочную законность в Иудее водворит. Лишь против лжи нам не известна надлежащая защита. Ложь — цветок, и прячется среди цветов. Собрал букет — и ты добыча зла.

Любезный Иядидья, не говори об Амноне дурного слова, покуда не выслушал его, а также тех, кто на него хулу возводит. Вред видимости истины превысит пользу от нее, когда она найдется. Кто знает, вдруг под собственною крыше й обнаружишь осиное гнездо?

— Сказано красноречиво и проницательно. Но где же Амнон? — спросил Хананель.

— Должно быть, отправился в Бейт Лехем, услыхав о болезни Авишая, — сказал Ситри.

— Двое гонцов! Скачите верхом в Бейт Лехем и доставьте мне Амнона! — приказал Иядидья слугам.

— Исчезла из дому Маха, не сказавшись. Что бы это значило? — вопрошает Тамар.

— Зимри, готов ли ты повторить Амнону в лицо то, что говорил о нем Тамар? — спросил Иядидья, пристально глядя на домоуправителя.

Зимри не подал виду, что испугался.

— Прости мое любопытство, господин, но почему ты не выспросишь у двух женщин, кто они такие, и что и кого здесь ищут? Мне кое-что известно о новых и о старых их грехах, и все выложу перед судом старейшин, — достойно ответил Зимри.

Разоблачения и саморазоблачения

Ночь спустилась на засыпающий Иерусалим. В тишине раздались голоса дозорных: «Не дремлет страж Сиона, хранит народ Израиля!» Стражники следуют вдоль темных улиц и отгоняют от себя сон бодрой песней:

Водворит ночной покой

Стражник сильною рукой.

Честный спит, и спит простак.

Не уснут злодей и вор,

Гневной совести укор

Не дает уснуть никак.

— Взгляни-ка на север, приятель, языки пламени там! — сказал один стражник другому.

— Отлично вижу. Дым столбом. Поспешим на помощь!

Стражники пробираются к пожарищу коротким путем и видят человека странного, сам себе бормочет. Они прислушались.

— Говоруны великие, что на погибель мне, теперь навсегда смолкнут в беспощадном пламени. Пришло избавление. Вот только поджилки дрожат. И стены крепостные пляшут, как черти у костра, и башни, на великанов похожие, смеются мне в лицо и строят рожи. Одиноким волком бреду во тьме. Над головой небеса грохочут, под ногами земля скрежещет, ветер в уши кричит: «Прочь, нечестивец!» Горе мне! Всей воды в реке не хватит кровь материнскую с рук смыть. Море не затушит пламени, отца погубившего. Куда бреду я? Позор и смерть мой удел! — слышна неизвестного путаная речь.

Встречного остановили, не дают пройти.

— Твои уста свидетельствуют о тебе и против тебя. Говори, кто ты таков! Не запирайся, надеясь на тьму. Лишь до рассвета спасешься ложью, а молчанием преступление усугубишь!

Тут подоспел начальник стражи.

— Я был на пожарще. В городе беда. Огонь свирепствует.

— Нам случилось схватить вот этого молодца. Полагая, что его не слышат, он клял себя, как поджигателя и убийцу. Сейчас молчит, словно безгласная овца, и мы не знаем, кто он и откуда.

— Ведите его в дом к Иядидье, где собираются старейшины. Они разберут дело и свершат праведный суд, — сказал начальник стражи.

Послушные приказу, стражники препроводили человека к Иядидье.

Старейшины с достоинством восседают в парадном зале и внемлют свидетельству Зимри о дьявольском действе. Две женщины, мать и дочь, с изумлением и ужасом слушают историю о себе, и только руками всплескивают, и не знают, как защититься от наговора, и всхлипывают. Тамар сидит в своей комнате, дверь открыта, прислушивается.