Сионская любовь - [48]
Слова эти острыми шипами кольнули Зимри в самое сердце. Неспокойно на душе. С нечистой совестью остаться безнаказанным можно, уверенным — нельзя.
— К кому обращаешься, ученик пророка? К деревьям в поле? Кто слушает тебя? В Иерусалим иди, к людям! — вскричал Зимри.
— Народ — мякина, трава сухая! Вспыхнет и сгорит от слова Господня. Туг на ухо народ городской — не слышит. Иерусалим — как пустыня безлюдная! — ответил юный проповедник.
— Безумец!
— Да, безумец, ибо правду говорю.
Тут появился Азрикам. Мрачен, чернее тучи.
Оставив молодого обличителя, Зимри приветствует Азрикама.
— Вот наше время, Зимри: над баранами господин стал господином в Сионе, а бывший господин — фантазером обернулся! — горько воскликнул Азрикам.
— Не обернулся, а был всегда! Живуч дух мечтательный в тебе!
— Впору дух испустить, коли столь дерзко говоришь со мной. Однако, дух мести, а не грез, продлит мне годы. Тамар меня осмеяла, пастуха из грязи вытащила в князи, и вдобавок дьявол сей безродный моим убийцей и вампиром станет. Довольно поводов для мести?
Есть новая беда. Вчера повел меня Ахан к бедной хижине у ворот Долины — познакомить с красавицей, что полюбилась Амнону еще до помолвки с Тамар. О, Зимри, что я видел! Тамар прекрасна, как луна, а это чудо затмевает солнце! Сидит, искусно вышивает на тонком дорогом виссоне, а рядом мать ее, тем же делом занята. Я сразу возжелал девицу и обратился к матери: «Я — вельможа, сын воеводы Иорама. Отдай мне в жены дочь, и бедная девушка станет госпожой!» Девица подняла на меня глаза, опустила из вновь к рукоделью и молчит. Тогда я говорю красавице: «Отчего молчишь, чудо красоты? Ведь вельможе приглянулась! Неужто погнушаешься?» Мать вступилась: «Прости дочь мою, господин. Бедняжка не привычна с мужчиной говорить и оробела, однако…» Тут я прервал ее: «Однако, причина мне известна. Вскружил ей голову пастух Амнон, вертопрах и сердцеед. Тот, что поклялся Иядидье не брать других жен, кроме Тамар!» Промолвил я это и вижу, слезы заструились по щекам обеих женщин. Мать говорит, рыдая: «Накажи меня Бог всеми карами, если отдам дочь за Амнона! Господин мой, потерпи месяц, пока сердце девушки войдет в пору, и получишь ответ». Тогда Ахан шепчет, мол верь этой женщине, она не обманет. И я ушел. А на сердце тяжело, предчувствую дурное.
Дождался ночи, и вот я снова у ворот Долины, на сей раз без Ахана. Издалека вижу: в хижине свет. Заходить, думаю, не буду, подсмотрю сквозь щель в двери. Заглянул, и ужас застлал глаза. Амнон там! Красавица у него на шее повисла, обнимает его, а женщина целует обоих. Я оглушен и ослеплен. Есть ли мера вероломству? Видно скромнице, мужчин стыдящейся, милее быть наложницей безродного пустышки, чем госпожой в палатах благородного вельможи. Пусть так. Лицемеры часто остаются в дураках. Сжечь эту хижину и всех, кто в ней! Удержался. Вернулся, рассказал Ахану. А тот отвечает сладкой песней: «Уйми гнев и не горюй. Девица будет твоя, Богом клянусь!» Да что мне его клятвы, Зимри, ведь дьявол Амнон не сходит с моего пути! Такое и стерпеть!? Будь у меня вместо сердца льда кусок — и то бы воспылал, будь в моих жилах вместо крови сладкий мед — в желчь аспида бы превратился! Амнона терпел довольно! Решился: одному из нас глаза закроет смерть!
Зимри выслушал отчаянные речи и содрогнулся.
— Смерть — спасение от земных зол. Моли Бога, чтобы враг жил и стонал от горя.
— Молитвы не помогут. Не видишь разве? Он угоден Небесам!
— Змею взяла в дом Тамар. Хотела забавы, а змея ужалила, и нет снадобья рану врачевать. Однако, не будем терять время, господин. Действовать пора. Минута дню равна. Вот-вот увидишь, пламя справедливости испепелит и Амнона, и Теймана, и Тамар, и чудо-красавицу. А если захочешь сохранить себе какую либо из девиц — как головешку из огня тяни ее!
— Не сбывай мне шкуру тигра, покуда тот гуляет на свободе!
— Не время пререкаться. У меня есть план.
Глава 18
В сердце Тамар звенит песнь любви. И, кажется, звуки ее слышны в комнатах, в доме, в саду. Девушка вышивает нарядный покров, который возложит на голову жениха в день свадьбы. Маха раскладывает по шкатулкам драгоценные украшения для невесты. Но, не в пример хозяйке, печальна служанка, вздыхает тяжело.
— Маха, дорогая, отчего грустишь?
— Не знаю, госпожа. Лишь блеснет луч радости в душе и сразу погаснет, а место его спешит занять тревоги тень.
— Да ведь глупо это, Маха!
— Пусть глупа я, госпожа, да только верные мои приметы стали дурны.
— Какие приметы?
— Три ночи подряд слышала, как ворон в саду кричит. Птица эта с колдунами дружбу водит, и крик ее не предвещает добра. Страшно мне.
— Давно известно: верить в колдунов — безумие. Однако, если знаешь что-то — говори! — потребовала Тамар.
— Знаю, госпожа, и не могу более в себе носить, ибо добра тебе хочу. Помнишь, посылала меня к Пуре разузнать об Амноне? Страшное поведал мне Пура. К двум ведьмам в сети попал Амнон.
От этих слов дрогнуло сердце Тамар, побледнела она, дух сперся. Что, если права служанка? Порок манит к себе, он терпелив, настойчив, как зазывала у порога лавки привечает.
— Боже, верни сердцу радость! Сделай так, чтобы слова эти неправдой были!
В 1815 году Венский конгресс на ближайшее столетие решил судьбу земель бывшей Речи Посполитой. Значительная их часть вошла в состав России – сначала как Царство Польское, наделенное конституцией и самоуправлением, затем – как Привислинский край, лишенный всякой автономии. Дважды эти земли сотрясали большие восстания, а потом и революция 1905 года. Из полигона для испытания либеральных реформ они превратились в источник постоянной обеспокоенности Петербурга, объект подчинения и русификации. Автор показывает, как российская бюрократия и жители Царства Польского одновременно конфликтовали и находили зоны мирного взаимодействия, что особенно ярко проявилось в модернизации городской среды; как столкновение с «польским вопросом» изменило отношение имперского ядра к остальным периферийным районам и как образ «мятежных поляков» сказался на формировании национальной идентичности русских; как польские губернии даже после попытки их русификации так и остались для Петербурга «чужим краем», не подлежащим полному культурному преобразованию.
История жизни необыкновенной и неустрашимой девушки, которая совершила высокий подвиг самоотвержения, и пешком пришла из Сибири в Петербург просить у Государя помилования своему отцу.
В Истерли Холле подрастает новое поколение. Брайди Брамптон во многом похожа на свою мать. Она решительная, справедливая и преданная. Детство заканчивается, когда над Европой сгущаются грозовые тучи – возникает угроза новой войны. Девушка разрывается между долгом перед семьей и жгучим желанием оказаться на линии фронта, чтобы притормозить ход истории. Но судьба преподносит злой сюрприз: один из самых близких людей Брайди становится по другую сторону баррикад.
История борьбы, мечты, любви и семьи одной женщины на фоне жесткой классовой вражды и трагедии двух Мировых войн… Казалось, что размеренная жизнь обитателей Истерли Холла будет идти своим чередом на протяжении долгих лет. Внутренние механизмы дома работали как часы, пока не вмешалась война. Кухарка Эви Форбс проводит дни в ожидании писем с Западного фронта, где сражаются ее жених и ее брат. Усадьбу превратили в военный госпиталь, и несмотря на скудость средств и перебои с поставкой продуктов, девушка исполнена решимости предоставить уход и пропитание всем нуждающимся.
Чингиз Гусейнов — известный азербайджанский прозаик, пишет на азербайджанском и русском языках. Его перу принадлежит десять книг художественной прозы («Ветер над городом», «Тяжелый подъем», «Угловой дом», «Восточные сюжеты» и др.), посвященных нашим дням. Широкую популярность приобрел роман Гусейнова «Магомед, Мамед, Мамиш», изданный на многих языках у нас в стране и за рубежом. Гусейнов известен и как критик, литературовед, исследующий советскую многонациональную литературу. «Неизбежность» — первое историческое произведение Ч.Гусейнова, повествующее о деятельности выдающегося азербайджанского мыслителя, революционного демократа, писателя Мирзы Фатали Ахундова. Книга написана в форме широко развернутого внутреннего монолога героя.
История не терпит сослагательного наклонения, но удивительные и чуть ли не мистические совпадения в ней все же случаются. 17 августа 1914 года русская армия генерала Ренненкампфа перешла границу Восточной Пруссии, и в этом же месте, ровно через тридцать лет, 17 августа 1944 года Красная армия впервые вышла к границам Германии. Русские офицеры в 1914 году взошли на свою Голгофу, но тогда не случилось Воскресения — спасения Родины. И теперь они вновь возвращаются на Голгофу в прямом и метафизическом смысле.