Сионская любовь - [19]

— Моя награда со мной, она — в богоугодных делах, — верен скромности Амнон.

— Смени крестьянское рубище на красивые одежды, что я приготовила для тебя. Ты вступил под крышу дома, где забудешь свое пастушье прошлое, — сказала супруга вельможи.

Тирца распорядилась, и слуги проводили Амнона в баню, а затем умастили тело его душистым мирровым маслом и облачили в прекрасное платье. Обновленный, вступил Амнон в пышные палаты царского сановника.

Тейману пастух пришелся по душе.

— Займи дорогого гостя, Тейман, а я вернусь, и вместе сядем за трапезу, — сказал Иядидья, уходя.

— Тейман провел Амнона в комнату сестры.

— Тамар не угадает в тебе прежнего пастуха — неузнаваемо преобразила тебя одежда! И как к лицу она тебе! — воскликнул Тейман, восхищенно разглядывая Амнона.

Вошли Тирца и Тамар с Махой. Тамар видит любимый облик, и трепещет сердце. Юноша стал еще прекраснее в новом одеянии. Краской залилось девичье лицо.

— Я рада видеть моего спасителя в моем доме, — сколь могла степенно и, скрывая волнение, произнесла Тамар.

Тут и сердце Амнона встрепенулось.

— Ты тверд духом и верен слову. Увидишь, ты творил добро для тех, кто его помнит, — добавила Тамар.

— Велико воздаяние творящим благо. Довольно было коз и овец, теперь усядешься равным среди сановников и вельмож, — вновь взяла торжественную ноту Тирца.

Тейман цепко всматривается в лицо Амнона, и, кажется, чудные черты героя напоминают ему кого-то.

— Матушка, взгляни повнимательнее на этого юношу, — шепчет он на ухо Тирце, — как похож он на молодого воина, что приснился твоему отцу Хананелю на берегу реки Квар!

— Прочь! — сердится Тирца.

— Что сказал тебе Тейман? — с любопытством спрашивает Тамар у матери.

— Ах, пустое, дочь, — отмахнулась Тирца, но почудилось ей, что кольнула сердце иголка правды в сыновних словах.

Тем временем Амнон разлядывает комнату Тамар. Стены выложены ливанским кедром. Одно окно смотрит на улицу, на восток, другое — выходит в сад. Мирровые деревья, хенна и нард норовят протянуть свои ветви через окно. Нежный аромат смешался с воздухом. Не знал прежде пастух, каким прекрасным бывает жилище.

Вино из добрых рук

Тейман заметил на улице фигуру человека. Тот что-то говорил. Тейман прислушался, подошел поближе к распахнутому окну. Видит, человек уж немолодой, едва стоит на ногах, шатается из стороны в сторону, а лицо красно, как кармазин. «Краснота эта говорит против него, — подумал Тейман, — то, что разукрасило щеки и нос, то и в голову вошло, ибо это — вино, и изрядно пьян человек».

— Как тебя зовут, и откуда ты? — спросил Тейман.

— Я из Хеврона, господин.

— Должно быть, ты из Кирьят Арбы, что возле Хеврона, и происходишь из тамошнего племени великанов: вино пьешь, как исполин. Не натерпеться бы сраму в Сионе!

— Не сыны Сиона меня на гульбу подвинули. Горемыка, вроде меня, только в вине утешение находит.

— Что ты там на улице мелешь без умолку? Заходи в дом, пьяница, и рассказывай свою историю, — крикнула Тирца.

Человек в дом не вошел, но к рассказу приступил охотно.

— Ты не гляди, госпожа, что меня ноги не держат, зато голова ясная. Вот, я вижу в твоем доме того, кто меня облагодетельствовал, — сказал он, указывая на Амнона, — а теперь все расскажу по порядку.

«Я шел из Хеврона в Иерусалим, чтобы почтить Господа, и посчастливилось мне встретить разбойников. Понравился им скот, который я гнал, и приглянулись навьюченные на быков тюки с посильными моими дарами Богу. Вижу — не одолеть мне грабителей. Вот и говорю: «Берите добро, злодеи, только живым оставьте!» Те обобрали меня до нитки, и вышел я из этой переделки гол, как сокол, и рад, что ноги унес. А теперь скажите, господа мои, подобает ли человеку являться перед лицом Господа с пустыми руками? И что делать, если еще и на сердце пусто?

Голод и жажда мучили меня, когда вчера предстал я перед городскими воротами. Вижу, город бурлит и кипит праздничным весельем. А у меня в душе мрак. Горько быть голодным и несчастным среди сытых и радующихся. Как вынести такое? Просил богатых о помощи, а они глянут на мое жалкое рубище — и отворачиваются. К вельможам важным кинулся, а этим законникам доказательства подавай, что я не лгу, и что вправду беда со мной стряслась. Какие у меня доказательства? Разве что брюхо вспороть и показать, как от голода кишки ходуном ходят? «Не будет вам божьего благословения!» — сказал в сердцах и пошел не солоно хлебавши, а на душе еще горше.

И тут повстречался мне юноша с красивыми глазами. Пожалел меня, дал хлеба, мяса и вина на все дни праздника и одежду достойную подарил. Осчастливил и пропал, как сквозь землю провалился. Я всю ночь не спал, думал: «Как ловко скрылся с глаз, уж не ангел ли он, Богом посланный? Как найти добродея и благословить его? Весь Иерусалим переверну, все улицы и рынки обыщу и юношу найду!»

Утром я изрядно приложился к кувшину с вином, затем взошел на Храмовую гору и вижу: вот он, кого ищу, в толпе людей! Бросился к нему, давай обнимать, благодарить, а он отбивается, смеется: «Оставь меня, позволь пройти, обознался ты, человек!» Я уж сомневаюсь: «Может и впрямь маху дал, по правде говоря, не мудрено ошибиться в моем-то положении». Человек я честный — ошибку признаю и не скрываю. А все же я не отступился, выследил его и дошел до этого дома и теперь уж точно вижу: это он. Два раза об один и тот же камень не споткнусь. С места не сойду, пока сей прекрасноглазый юноша мое благословение ни примет».