Синяя звезда Аурин - [61]

— Вероломно! Подло! Они вторглись в ваше сознание и посеяли там сомнения, чтобы отравить вашу сладкую жизнь, к которой вы так долго шли!

Чем дальше я слушала, тем больше в моём сознании разворачивался когнитивный диссонанс. Вообще, человека очень легко в чём-то убедить, когда он лишён надёжной опоры. В конце концов, даже за текущий миг нам очень сложно ручаться — что воспринимаем мы, и что происходит на самом деле. Как было в одной книге — а может, я просто гигантский овощ, который сейчас переваривается желудком какого-нибудь зверя, и от токсинов я вижу галлюцинации? Что уж говорить о воспоминаниях. Люди верили в то, что так убедительно вещал оратор, тем более, что верить предлагалось в простое и приятное — мы не в плену, всё хорошо, мы живём, чтобы развлекаться.

И я бы тоже поверила. Да, меня смущали некоторые детали, но их бы не хватило на волне всеобщей убеждённости. Да, мне снился потрясающий мужчина, и, кажется, он был в меня влюблён. Но это как раз вполне могло быть вывертом моего подсознания, отчаявшегося от одиночества. Да, меня смущало полное отсутствие детей и стариков, а также — откуда берутся все блага, почему нам не нужно работать? И что за забором-то, в конце-то концов? Но спасало меня другое.

У меня был секрет. В один из дней, ещё вначале, ещё пока я осознавала себя почти полностью, я вдруг ощутила слабое покалывание в руках. Как будто где-то тут рядом был кхамир, или, вернее, что-то подобное кхамиру — было какое-то неуловимое отличие. И я позвала свой синий огонь. Очень слабенький, но он был.

И теперь каждый день где-нибудь в укромном месте, как бы мимоходом, я вызывала огонь и говорила себе: «Ты — синяя звезда Аурин. Вот твой синий огонь. И ты в плену, где тебе промывают мозг, несмотря на всю обещанную виренами защиту. Ты — синяя звезда Аурин». И ещё, чтобы привести себя в чувство, я нащупывала эту постороннюю штуку в голове среди волос, хотя она уже стала восприниматься просто как какой-то аксессуар, типа пирсинга или серёжек.

Сны с Ником тоже подёргивались какой-то пеленой и казались нереальными. Я вроде бы помнила, а может, это придумало моё воспалённое воображение, — он, Ник, говорил, что мог бы защитить моё сознание, но тогда это будет заметно, а привлекать внимание мне не стоит.

Так и тянулись эти странные, сливающиеся в один дни, совершенно безо всякого счёта. Я сначала пыталась как-то считать, но сбилась ещё до той речи… так как делать зарубки и записи казалось опасным, а в сознании всё плыло. Кажется, Ник в одном из снов говорил про месяц… Или про три?

В последнее время, они, я чувствовала, были недовольны. Потому что радости получали всё меньше и меньше. Люди дурели от безделья, приправленного промыванием мозга. Кто-то впадал в депрессию и просто тихо исчезал из нашего посёлка, кто-то становился буйным, начинал бросаться на остальных… и тоже пропадал.

Я пока ещё более менее справлялась с поиском радости в каждом дне, и меня ликвидировать не торопились, несмотря на мою манию преследования, странные сны и игры с огнём, в прямом смысле этого слова.

Дни я проводила примерно одинаково. Утром шла на пробежку, долгую, выматывающую, а потом приходила домой и пыталась рисовать, или писать стихи, или же пела. Получалось у меня отвратно, но я получала удовольствие от процесса, и это было главным. То, что радость в каждом дне — залог выживания, я помнила хорошо. Хоть и не всегда осознавала почему.

Вот и в этот день, я привычно открыла дверь в квартиру, на ходу стаскивая верхнюю кофту… и наткнулась на гостя. Вернее, гостью.

— Пожалуйста, не бойся, — сказала она почти безэмоциональным голосом. Но «почти» — не считается. В смысле, сколько бы ни было эмоций — это уже хорошо. Если бы эмоций не было совсем, я бы, наверное, попыталась её убить. Как? Да хотя бы кухонным ножом…

Но слабые эмоции всё же были. И я стала её рассматривать, отложив пока кровожадные планы.

Она была безукоризненно сложена, хоть и слишком высокая, чтобы соответствовать текущим человеческим канонам красоты. И молодая, на вид я дала бы ей не больше двадцати человеческих лет. Кажется, тот тип, с которым мы общались в клубе, тоже был молод, — услужливо подкинула память эпизод, и вновь спряталась, оставив меня недоумевать: в клубе? В каком клубе? У нас в поселении нет клубов…

Глаза необычно, я бы даже сказала, необычайно зелёные. Волосы — того рыже-золотистого цвета, которого почти не бывает в естественном виде, идеально вьющиеся. Она вообще выглядела идеально. Словно картинка.

— Я…хочу… помочь? — как-то неуверенно произнесла она, почти заискивающе, заглядывая мне в глаза. — Я подключена к твоим эмоциям, — тут я её почти возненавидела, но любопытство было сильнее, — и… сочувствую? тебе.

«Сочувствую» она именно так и произнесла, со знаком вопроса. Видимо, это слово не входило в обычный словарный запас. А ещё она явно ощутила моё неприятие, когда сообщила, что я, оказывается, именно её развлекаю своими эмоциями.

Беседовать я привела её на кухню, поближе к ножам. Шутка. Просто в комнате было негде сесть, кроме как на кровать, а мне хотелось видеть её лицо.