Синяя спальня и другие рассказы - [29]

— Нет, думаю, не обязательно.

— Может, вам обоим было бы лучше, живи он дома?

Она сказала:

— Да, нам было бы лучше.

— Но вы все равно отправили его?

Вероника посмотрела на профессора, гадая, почему его настойчивость нисколько ее не раздражает — наверное, дело в том, что она вызвана искренним интересом, а не поверхностным любопытством. Его темные глаза за стеклами очков смотрели по-доброму. Она его совсем не боялась.

— Возможно, это прозвучит смешно, но так все и есть на самом деле, — сказала Вероника. — Он мой единственный сын. Мой ребенок. Мы всегда были вместе, были очень близки — всю его жизнь. Я обожаю Салли, но ощущаю ее как отдельную личность — возможно, именно по этой причине мы с ней прекрасно ладим. А вот с Джеймсом мы… не знаю… как две ветки одного дерева… После того как мой… — она наклонилась, делая вид, что хочет поставить чашку, а на самом деле попыталась спрятать от профессора лицо за упавшими волосами, потому что даже сейчас боялась, что не сможет произнести эти слова, не расплакавшись. — После того как мой муж умер, у Джеймса не осталось никого, кроме меня.

Вероника выпрямилась, откинула волосы с лица и снова посмотрела на него. Улыбаясь, она сказала:

— Я всегда с ужасом смотрела на чересчур заботливых матерей и их сыночков, не желающих оторваться от материнской юбки.

Он задумчиво глядел на нее, не отвечая улыбкой на улыбку. Она поспешно продолжала:

— Это хорошая школа, маленькая, с дружелюбной атмосферой. Ему там нравится.

Это была правда — она знала наверняка, но ее все равно одолевали сомнения. После всех терзаний сегодняшнего утра, после последнего совместного ланча и поездки на станцию, после их окончательного расставания она чувствовала, что не хочет, чтобы это когда-нибудь еще повторилось. У нее перед глазами стояло лицо Джеймса: бледная тень, выглядывающая у Найджела из-за плеча, которая становилась все меньше и меньше, а потом исчезла в недрах железнодорожного вагона, уезжая прочь от нее.

— Возможно, — заметил профессор, — вы могли бы жить в другом месте, где есть похожая школа и где у него были бы друзья и много разных занятий?

— Думаю, дело в его отце, — не задумываясь, сказала вдруг Вероника. — То есть в том, что у него нет отца.

— А вы сами? Вы чувствуете себя одинокой? Наверное, да…

— Иногда чувствовать себя одинокой — просто проявление эгоизма. Прошу, давайте поговорим о чем-нибудь другом…

— Хорошо, — дружелюбно кивнул профессор, будто не он поднял эту тему. — И о чем вы хотите поговорить?

— Может, о вашей книге?

— Она готова.

— Готова?

— Да, готова. Напечатана, выправлена и перепечатана. Смею заметить, не мною. Причем не только перепечатана, но и переплетена и положена на стол издателя и принята им.

— Но это же чудесно! А когда вы узнали?

— Сегодня. Только что. Мне сообщили по телефону, что пришла телеграмма, и я поспешил на почту, чтобы получить ее на руки. — Он пошарил в кармане пиджака, вытащил телеграмму и помахал ею в воздухе. — Люблю, чтобы все было зафиксировано на бумаге. Так я могу быть уверен, что ничего не придумываю.

— Я очень рада за вас. А что вы собираетесь делать дальше?

— У меня от отпуска осталось еще три месяца, а потом я должен буду вернуться в Бруксбридж и снова взяться за преподавание.

— И чем вы будете заниматься в эти три месяца?

— Пока не знаю. — Он широко улыбнулся. — Возможно, махну на Таити и заделаюсь ловцом жемчуга. А может, останусь здесь. Вы как, не против?

— Почему я должна быть против?

— Я подумал, может, я показался вам грубияном и вы ждете не дождетесь, когда я отсюда исчезну. Дело в том, что общение с другими людьми, всякие договоренности и участие в разных мероприятиях требуют от меня огромных усилий. А мне нельзя было отвлекаться — я же писал учебник по археологии. Вы меня понимаете?

— Конечно. И я вовсе не считаю вас грубияном. Я и сама такая же. Джеймс уговаривал меня пригласить вас на ужин, а я сказала, что вы все равно не придете. Сказала, что вы, наверное, слишком заняты.

— Так и было. — Профессор, казалось, слегка смутился: он нахмурился и попытался ладонью пригладить волосы, топорщившиеся надо лбом. — Джеймс заходил ко мне вчера попрощаться, — сказал он. — Когда вы готовили ужин. Вы об этом знали?

Теперь нахмурилась Вероника.

— Заходил к вам? Нет, он мне не сказал.

— Он сказал, что вы не пригласили меня на ужин, потому что думали, что я не приду.

— Он не должен был…

— У нас состоялся мужской разговор с глазу на глаз, и он сказал, что, возможно, мне стоит пригласить вас на ужин.

— Сказал что?

— Джеймс беспокоится, потому что вы совсем одна. Он знает, как сильно вы скучаете по нему и по Салли. Только не сердитесь на него, потому что, с моей точки зрения, это ужасно мило с его стороны, — впервые встречаю такого удивительного мальчишку!

— Но он не имел права…

— Как раз он-то имел. Ведь он же ваш сын.

— Но…

Он перебил ее, заявив:

— И я ответил, что непременно вас приглашу. Так что сейчас я это и делаю. Я зашел так далеко, что заранее заказал столик в новом ресторане в Порткеррисе. На восемь часов. Поэтому если вы откажетесь, то поставите меня в затруднительное положение — мне придется отменять заказ и метрдотель будет страшно гневаться. Вы ведь пойдете со мной, правда?