Синьора да Винчи - [50]

— Сюда, — позвал нас Лоренцо. — Мы ужинаем под балконом.

У южной стены сада высились три просторные каменные арки, разделенные старинными мраморными колоннами в греческом стиле. Пройдя сквозь них, мы попали в зал с высоким сводом, где перед нами предстал необъятных размеров обеденный стол. Я даже не подозревала, что на свете существует такой величины мебель.

За ним свободно уместились бы человек сорок, но стулья — я насчитала их восемь — были расставлены лишь с одного его края. Несмотря на то что серебряные с филигранью подсвечники и солонка по стоимости примерно равнялись постройке целого квартала в Винчи, сама посуда на столе — терракотовые тарелки и кубки, такие же, как в моем родном доме, — поразила меня своей безыскусностью.

Тем временем к столу стягивались, проходя под арками, прочие участники ужина. Среди них я сразу выделила молодую женщину, которую определила как Клариче Орсини, жену Лоренцо. Мой приятель Бенито оказался прав: за новоиспеченной невесткой клана Медичи влачился неуловимый шлейф чопорности. Она была высока ростом, хотя и отставала от меня, луноликая и бледная, с тонкой шеей и копной крутых завитков неопределенного цвета — то ли белокурых, то ли рыжеватых. Внешность Клариче была бы приятной, если бы не надменно вздернутый подбородок и не вечно поджатые губы. Едва кинув на нее взгляд, я искренне посочувствовала Лоренцо.

Джулиано и Лукреция крепко держали под руки Пьеро де Медичи. Джулиано вначале усадил за стол мать, а потом они вместе с Лоренцо помогли отцу занять место во главе стола. Опускаясь на сиденье, правитель Флоренции сильно поморщился от боли в коленях. Справа от него сел младший сын, слева — супруга, Лоренцо с женой разместились следом за Джулиано, а я — напротив них, сбоку от Лукреции. По другую руку от меня сидел Сандро Боттичелли, еще один стул рядом с Клариче оставался пустым. Никто и словом не обмолвился, для кого он предназначен.

— Мой новый друг Катон Катталивони, — с радостным подъемом объявил Лоренцо и поочередно представил меня своим матери, отцу, брату и жене.

— Лукреция, прошу, прочти благословение нашей трапезе, — хриплым страдальческим голосом обратился Пьеро к супруге.

Мы все прикрыли глаза для молитвы. Приятный мелодичный голос Лукреции раздавался рядом со мной, и меня вдруг пронзила необъяснимая тоска, доходящая до физического страдания, по моей милой матушке, которую я даже не успела узнать.

По окончании молитвы слуги подали на деревянных подносах дымящийся телячий филей, приправленный кисловатыми апельсинами, и равиоли в пахучем шафранном бульоне. За ними последовали не менее аппетитная курятина, сдобренная фенхелем, и омлет с грибами, благоухавший пряными травами: мятой, петрушкой и майораном. «Настоящее пиршество», — подумала я и вдруг сообразила, что пищу я ем самую обычную и что Магдалена сотни раз готовила такую для нас с папенькой.

Неожиданно за столом прозвучало мое имя: Лоренцо рассказывал обо мне своим родителям.

— Помните, на третий день свадебного торжества Верроккьо вместе с учениками соорудил изумительное механическое солнце и светила?

Лукреция кивнула.

— Его придумал племянник Катона Леонардо да Винчи. А сам Катон недавно открыл на улице Риккарди замечательную аптеку.

— Вообще-то это аптека моего покровителя, — мягко возразила я. — Он скоро сюда прибудет.

— Катон, не скромничай! Ты вылизал вашу лавку до блеска и сделал из нее сущую прелесть!

— Чья бы ни была аптека, мы очень рады видеть вас, Катон, за нашим столом, — произнесла Лукреция с теплой радушной улыбкой.

Я заметила, что два передних верхних зуба у нее немножко перекрещивались, но это только усиливало ее очарование.

— Ах, как мне тогда понравились солнце и звездочки! — с неожиданным для нее ребяческим восторгом воскликнула Клариче и обратилась ко мне через стол:

— Мы задали целых три пира — один пышнее другого. По случаю нашей свадьбы мужнина родня устроила на улице Ларга огромный танцевальный зал, и каждый день на столы подавали по пятьдесят разных яств. На праздничной золотой посуде! — нарочито громко добавила она.

— Клариче считает нелепым есть за семейным столом незатейливые кушанья из глиняных тарелок, — пояснил Лоренцо с едва заметной снисходительной улыбкой. — Надо сказать, ее матушка, когда впервые гостила у нас, даже сочла это за оскорбление.

— Но, супруг мой, это и вправду странно! По крайней мере, мне было страшно неловко за вас, когда вы, вместо того чтобы сидеть с гостями на свадебном пиру, вдруг встали и начали им прислуживать!

— Никакой неловкости для тебя, Клариче, здесь быть не может, — заметила ей Лукреция. — У Лоренцо отменное чутье, что пристойно и что надлежит делать в том или ином случае. Оно проявилось у него с ранней юности. Как ты считаешь, счел бы уместным отец послать его в шестнадцатилетнем возрасте с поручением к новому Папе Римскому, если бы он…

— Мне тогда уже исполнилось семнадцать, мамочка.

— Шестнадцать тебе было, когда ты выехал в Милан, чтобы замещать на бракосочетании сына герцога Сфорца, — настояла на своем Лукреция, — и по пути проверил наши банковские филиалы в Болонье, Венеции и Ферраре. Но ты совершенно прав, дорогой, — улыбнулась она Лоренцо, — когда отец отправил тебя в Рим, чтобы ты добился от Папы концессии для нашей семьи на разработку квасцовых рудников, тебе уже исполнилось семнадцать.