Синьора да Винчи - [49]

Лоренцо, сияя от удовольствия, принялся озираться, и мне немедленно передалось его рвение.

— С самых ранних, — предложила я.

— Хорошо, с самых ранних…

Лоренцо лишь на мгновение задумался, затем направился к одному из шкафчиков и открыл его витражную дверцу. С благоговейным трепетом вынул оттуда свиток, древность которого не вызывала сомнений. Затем перешел к массивному столу и жестом пригласил меня сесть. С аккуратностью, неожиданной для такого сильного, мускулистого мужчины, он развернул передо мной свиток.

Я молча прочитала название на греческом, и у меня перехватило дыхание.

— Это… подлинник? — наконец произнесла я.

— Да.

Строчки, приковавшие мой взгляд, были написаны пятнадцать столетий назад; папенька не мог переводить и тем более приобрести это произведение, хотя уверял меня, что оно существует. Я разбирала про себя начальные стихи «Антигоны» Софокла, а Лоренцо стоял позади меня, любуясь моим наслаждением. Я могла просидеть так не один час, вчитываясь в легендарную пьесу, но вместо этого медленно и осторожно скатала свиток.

— У меня есть греческий трактат по хирургии, — начал перечислять Лоренцо. — А может быть, тебе интереснее будет почитать манускрипт с письмами Цицерона. Или Тацита — у меня их даже два. Здесь вся классическая литература и сочинения первых христиан…

— Можно ли мне еще раз прийти сюда на досуге? — вежливо поинтересовалась я.

— Разумеется! — радушно улыбнулся Лоренцо. — Катон, в этом-то и заключается весь смысл: наша библиотека, единственная в Европе, открыта для публики. Любой грамотей здесь — желанный гость.

У меня едва ноги не подкосились от радости.

— В чертогах сих обитает его величество знание, — нараспев продекламировал он.

— Какие прекрасные слова, Лоренцо.

— Хотел бы я сам их сочинить, но мой наставник, Анджело Полициано, меня опередил.

Лоренцо приблизился к полке, где выстроился ряд томов, отпечатанных уже новым способом, на станке с подвижными литерами, и любовно прошелся пальцами по их переплетам.

— Этот дом — кормилица всех наук, возрожденных из небытия.

— А это чьи слова?

— Мои, — с нескрываемой гордостью ответил Лоренцо. — Иногда я начинаю воображать себя поэтом, хотя мне еще учиться и учиться…

— Тогда лучшего места, чем в утробе кормилицы всех наук, вам не найти, верно?

— По крайней мере хоть в одном я оказался под стать деду, — задумчиво протянул Лоренцо. — Если бы не долг перед семьей и республикой, я целое состояние потратил бы на книги.

— А на искусство что останется? — неожиданно донеслось из дверей библиотеки.

Мы разом обернулись и увидели прислонившегося к косяку Сандро Боттичелли. На его чувственном лице играла небрежная ухмылка. Очевидно, что этот живописец, склонный к откровенному самолюбованию, ощущал себя среди всей этой книжной роскоши как дома. Я невольно заулыбалась при его появлении: мне импонировала подобная дерзость.

— Политика и искусство, по словам Лоренцо, менее существенны по сравнению с приобретением книг.

— Вопиющее преуменьшение, — усмехнулся Боттичелли. — Он, как когда-то Козимо, просто помешан на книгах! Ищу я, например, своего приятеля, чтобы поиграть с ним в мячик, — его нигде нет. Наконец застаю их обоих в закутке библиотеки Сан-Марко, уткнувшихся в «Республику» Платона. Старик корявым пальцем тычет в какой-то трудный отрывок, а Лоренцо переводит с таким восторженным упоением, будто предается любви с женщиной… хотя ему тогда было всего десять лет!

Лоренцо рассмеялся в ответ на его слова.

— Хорошо, что ты пришел, Катон, — сказал мне Боттичелли. — Нам за ужином так нужны новые острые умы. Чем больше мнений, тем ожесточеннее споры.

— Я тоже рад, что я здесь, — ответила я, — хотя, должен признаться, все еще не могу оправиться от потрясения при виде всего этого.

— Еще бы! — согласился Боттичелли. — А представь, что испытал я, когда меня, пятнадцатилетнего мальчика из мастеровой семьи, взял под свое крыло Козимо де Медичи, величайший из всех итальянцев, ввел в свой замечательный дворец и вырастил в нем как сына! А потом матушка Лоренцо, эта божественная женщина, сделалась моей безраздельно щедрой покровительницей. Если и есть на земле рай, то, клянусь, моя жизнь до сих пор была тому примером.

По всему дворцу разнесся тройной требовательный удар гонга.

— Сейчас подадут ужин, — объявил Лоренцо. — Пойдемте?

Мы все трое сплоченной дружной компанией двинулись обратно в центральный дворик, к двери, ведущей во внутренние покои.

— Поздоровайся с Адрианом, — съязвил Боттичелли, кивнув на мраморный бюст скандально известного римского императора, установленный в нише над дверью.

— Любимый содомит нашего Сандро, — снисходительно улыбнувшись, пояснил Лоренцо.

Мне же осталось только гадать, какие еще попущения приемлемы в этом доме.

Мы вышли из дворца и попали будто бы в иной мир. Здесь, укрытый от городской сутолоки и суровости каменных зданий, обнесенный увитой плющом оградой, притаился райский уголок, стократ превосходящий размерами садик у Верроккьо. Среди буйно разросшихся кущ петляли тропинки, всюду пестрели цветы и радовали глаз разновысокие травы. Меж деревьев, искусно подстриженных или оставленных ветвиться, как им вздумается, разгуливала пара павлинов, а на ветках стайка певчих птичек щебетала свои пылкие трели. Сквозь зелень и струи фонтанов мелькнула невдалеке повергающая в трепет бронзовая статуя — женщина, занесшая меч над шеей съежившегося от ужаса человека. «Это вам не елейная Мадонна», — подумала я про себя.