Синьора да Винчи - [37]

Понятное дело, что при переезде во Флоренцию я не надеялась избежать встречи с ним: здесь он был уважаемым человеком, «небезызвестным нотариусом», как язвительно охарактеризовал его Леонардо в одном из писем. Я заранее решила держаться от Пьеро как можно дальше, потому что он единственный был способен разоблачить меня, хотя, правду сказать, за последние десять лет он меня даже толком не видел. Из девчонки, которую он некогда соблазнил, я преобразилась в зрелую, закаленную работой женщину. Сам Пьеро после рождения Леонардо наведывался в Винчи все реже, а во Флоренцию отъезжал все чаще, пока окончательно не переселился туда, где его честолюбивые устремления могли расправить крылья.

«Стало быть, — заключила я, — мы можем столкнуться с Пьеро нос к носу, но он так и не догадается, что я та самая милашка из аптеки, его бывшая возлюбленная».

Живот у меня подводило от голода, но я решила, что пора и честь знать. Бенито у одного из столов за обе щеки уплетал запеченных в тесте перепелов. В глазах у него стояли слезы: блюдо, судя по всему, густо приправили острым перцем.

— Мне пора домой, — сказала я ему. — Надо хотя бы приготовить себе спальное место на ночь — я ведь даже на верхние этажи еще не поднимался.

— Хочешь, я пойду с тобой? — спросил он с набитым ртом.

Как ни смешно, но я оценила его жертву в угоду нашей дружбе нескольких часов от роду.

— Не глупи, — урезонила я его, уходя. — Оставайся, здесь столько вкусностей.

— Еще будут танцы! — крикнул он вслед, словно соблазняя меня.

Мне так и хотелось поиздеваться: «Наверное, и фигуры для танцев выдумывал Лоренцо де Медичи». Позже я узнала, что так оно и было.

По лестнице, примыкавшей к восточной стене дома и, к счастью, не утратившей прочности, я поднялась на второй этаж. Там, к моему изумлению и восторгу, оказалась вполне приличная, относительно чистая гостиная. По фасаду дома были расположены два больших окна. Я распахнула их — оба выходили на улицу. У противоположной, примыкавшей к садику стены находился значительных размеров камин. В окошко рядом с ним я увидела, как мой мул внизу деловито объедает кустики. Судя по его довольной жующей морде, Ксенофонт уже совершенно освоился в здешнем заднем дворике.

Одно из помещений на третьем этаже можно было использовать под кухню, а в другом я обнаружила главную семейную собственность любого итальянца — двуспальную кровать с деревянным каркасом для балдахина. Самой постели, правда, не было — одна только рама. Пыль в спальне лежала толстым слоем, и стоило мне переступить порог, как она густым облачком взметнулась вокруг меня.

Пролетом выше со стороны улицы находилась комнатка, когда-то, вероятно, тоже служившая спальней, но обустроенная старшим Браччолини под кабинет. Тут стоял простой письменный стол, вызвавший у меня тем не менее прилив энтузиазма, а одну из стен занимали полки, где, без сомнения, раньше хранились книги. Я улыбнулась, почувствовав себя почти дома: это жилище в чем-то очень напоминало папенькино. Не каждому человеку придет в голову обзаводиться кабинетом, а держать у себя книги вздумается и вовсе немногим.

Этот дом хранил память об учености прежних хозяев, и мой папенька не был здесь чужим. Кто знает, может быть, тома, некогда украшавшие эти полки, были приобретены или переписаны папенькой и его спутником в одном из их увлекательных путешествий, а потом попали в качестве подарка к отцу Поджо, бывшему папенькиному покровителю?

Но самая большая радость ждала меня впереди. На узенькой площадке напротив кабинета я приметила запертую дверцу. На ней висел массивный замок, но до того проржавелый, что хватило одного удара черенком метлы, чтобы дверь целиком слетела с петель. Папенька предупреждал меня, что в моем новом жилье имеется потайная лаборатория, ведь старик Браччолини помимо траволечения практиковал еще и алхимию. Он обучил обеим премудростям и Эрнесто, поэтому, вышибив дверь в самую еретическую из комнат дома, я ощутила радостный трепет от предвкушения, но никак не от неизвестности.

Лабораторного оснащения в комнатке почти не осталось, поэтому неискушенный глаз вряд ли догадался бы о ее истинном предназначении. Мне, однако, это ничего не стоило. Расположено помещение было на верхнем этаже, окнами в садик, то есть в самом недоступном уголке дома. В нем до сих пор витал впитавшийся в стены и пол еле уловимый запах серы с примесью резковатых ртутных паров. Длинные столешницы были испещрены пятнами и подпалинами, точь-в-точь как в папенькиной лаборатории. И наконец, у дальней стены располагался атенор — не привычная жаровня или очаг, у которого можно обогреться в студеный вечер, а печь, где разжигают воистину адское пламя и, однажды запалив, поддерживают его постоянно, со священническим рвением, не давая погаснуть ни под каким предлогом.

К этому времени солнце село, и мне пришлось с немалыми предосторожностями спускаться по темной лестнице на первый этаж и разыскивать среди пожиток лампу. При ее тусклом свете я подмела и вымыла спальню, тщательно очистив каркас кровати от паутины и крысиного помета, а затем не без внутренней дрожи внесла наверх жидкий матрасик, простыни, одеяла и подушку и разложила все это на дощатом основании.