Синий луч - [14]

«Что делать?» Сколько раз Борис Антонович задавал себе этот вопрос и каждый раз, думая, каким секретом обладает он, находил новые силы, чтобы продолжать борьбу.

Все началось с того, что кто-то из предателей, опознав его в лагере военнопленных, донес оккупантам о его научных работах в области геологии. Тропинину предложили работать в Донбассе. Он наотрез отказался. Ему угрожали. Потом пытали в застенках гестапо. Ничего не добившись, фашисты отправили его в Освенцим. По дороге в лагерь Тропинин бежал из эшелона, но был пойман, избит и снова брошен в вагон.

Изможденного, больного сыпным тифом, его привезли в Освенцим. Что было дальше, он понял значительно позже. Когда после продолжительной болезни Тропинин открыл глаза, он был поражен тишиной и обилием людей около его постели.

— Где я? — еле слышно прошептал он.

Все облегченно вздохнули, заулыбались. У Тропинина от радости посветлели глаза, но у него не было сил даже на улыбку. Услышав чужую речь, он вдруг все припомнил. И ему стало страшно. Страшно оттого, что он не понимал, почему его лечат в этой прекрасной палате, почему фашисты, а он не сомневался, что это были они, обрадовались, когда он пришел в себя? Было непонятно и поэтому страшно.

С каждым днем он набирался сил. Бориса Антоновича хорошо кормили, были предупредительны. Если бы фашисты истязали Тропинина, ему было бы легче. «Почему они так относятся ко мне? Что сделал я для них?» Ничего не понимая, он целыми днями ходил по палате.

Как-то к нему в палату вошел высокий, статный, начинающий седеть врач. Холеная бородка клинушком, небольшие нитки усов, добродушный взгляд — сразу бросились в глаза. Присев к окну, он долго молча смотрел на настороженно застывшего около тумбочки Тропинина. Потом радушно улыбнулся, весело заговорил по-русски:

— Вижу, наконец-то вы поправились. Теперь можно и поговорить. Думал, что не удастся отвоевать у бога вашу душу, но нет, вытянули! Ждал, ждал я этого дня. Мучает меня один вопрос. Давно мучает. — Он помолчал, продолжая улыбаться. — Борис Антонович, скажите, пожалуйста, почему вы отказались работать... — Он пожевал тонкими губами так, словно у него во рту была масса слов и он выбирал самые нужные, переворачивая их медленно и с усилием. — Отказались работать на немцев? Конечно, вы заговорите о долге перед родиной, о том, что вы окончили институт при советской власти. Все это так, все это абсолютно правильно! Но? Не кажется ли вам, что вопрос с Россией решен?

Тропинин, наблюдая за говорившим, молчал.

— Посмотрите на карту. Днями решится судьба Москвы. А вы прекрасно понимаете, что история войн очень проста: пала столица — перестает существовать государство! — Врач волнуясь поднялся, но не подошел к Тропинину, а облокотился на подоконник. — Если не считать похода Наполеона, то так всегда было. Тем более теперь, когда половина России в руках неприятеля. Да какая половина! Хлеб, уголь, металл, машины!.. Да, извините, пожалуйста. Меня так волнует встреча с вами, что я даже не сказал — кто я. Я, Горчаков Георгий Игнатьевич, русский. Правда, помимо моего желания, а по воле родительской я вырос в Германии. Тут же получил образование и стал врачом. Вот коротко о себе. О вас я знаю, что вы геолог, автор нескольких научных трудов. Мне этого предостаточно. Но мне хочется выяснить мучающий меня вопрос. Можно задать его вам?

— Если он связан с моим решением не работать с немцами, — глухо сказал Борис Антонович, — то лучше не задавайте. Я не буду отвечать.

— Жаль. Вы хотите опять попасть в карцер? — приподнял брови Горчаков. — Вот это меня и интересует. Почему? На что вы надеетесь? Притом, Борис Антонович, — Горчаков выпрямился, сделав шаг от окна, остановился, захватил в кулак клинушек бороды, — если бы вы были первым, я бы не спрашивал. Мне приходилось видеть здесь... — Он быстро взглянул на Тропинина, спросил: — Между прочим, вы знаете, что находитесь в Освенцимском лагере?

— Догадываюсь.

— Хорошо... Так вот, мне приходилось видеть своих соотечественников, молчавших в преддверьи смерти. Но то были люди небольшой культуры, узкого кругозора, и мне было понятно. Это был своего рода фанатизм людей, выросших на русской почве и не видящих без нее никаких перспектив в жизни. Так когда-то боролись голодные и нищие русские против татар. Это мне понятно. Но вы большой ученый! Талантливый человек. Изъявите желание, и вам предоставят лучшие лаборатории Берлина, вас будут печатать огромными тиражами, у вас будет имя! Имя мирового ученого. Наука не знает границ, она космополитична!

— Я не имею научных работ, — сказал Борис Антонович, в упор глядя на Горчакова. — Кто-то донес немцам чепуху.

Горчаков рассмеялся.

— Напрасно отказываетесь, Борис Антонович. Это я вам говорю как ваш земляк, я все же считаю себя русским. Немцы... грубый народ. Особенно поколение, воспитанное Гитлером и брошенное им на Россию. Но есть немцы ученые, философы, и они как-то еще влияют на жизнь Германии. Вот они-то не разбрасываются умными людьми. Они предлагают сотрудничать с ними. Они же не одобряют... не одобряют методов, которыми порой заставляет сотрудничать с немцами военщина, любящая видеть в оружии панацею от всех бед и способ достижения всех радостей. Но пока они ничего не могут сделать, а военщина поступает по праву победителя. На войне, как на войне — без жестокостей не обойдешься...