Синий Колодец - [17]
Красная книга с золотым обрезом лежала на столе. Антоша любовался книгой и завтракал. Он ел настоящий ржаной хлеб, рассыпчатую картошку, репчатый лук, помидоры и огурцы с солью. Антоша пил настоящий чай с настоящим сахаром.
В это время Матильда Францевна принесла корзину фруктов: внизу лежали яблоки, повыше — груши, а на самом верху — сливы.
— Вашему супругу. — Подумав, добавила: — И вам с сыном. — Скосила глаза на дверь и еще тише спросила: — Спят-с?
— Спасибо. — И хотя мать не слишком приветливо произнесла «спасибо», глаза матери смеялись.
— Спасибо, Матильда Францевна, не спят-с.
Почти на пятках Матильда Францевна попятилась за порог и, медленно отступая, бесшумно закрыла дверь.
Едва затихли крадущиеся шаги хозяйки, Антошина мама широко распахнула дверь.
Вежливо заглянули собаки, заглянули и взвизгнули от зависти: Антоша ел. А когда мальчик повернул к ним голову, псы застенчиво опустили глаза, завиляли хвостами: «Это не мы взвизгнули от зависти, это муха взвизгнула». Шалун и зубами щелкнул, будто съел муху, чтобы зря не шумела.
Антоша кинул приятелям четыре кусочка хлеба. Мать не прогнала собак и ничего не сказала: она была рада и хотела, чтобы и вокруг все радовалось.
Свет лежал на полу густыми пятнами, легонько вздрагивал, из садов прилетали запахи яблок, трав, цветов, жужжание пчел.
Собаки скромно постукивали хвостами об пол, просили: выдать, ежели имеется возможность, еще по кусочку ржаного хлеба.
В дровяном сарае переступала с подковы на подкову рыжая лошадь. Она досыта наелась травы и не знала, что делать дальше. Хорошо бы попить, разумеется.
А по правую руку Антоши на добела выскобленном столе лежала книга, на ее обложке человек в остроконечной шапке с золотым попугаем на плече всматривался в корабль, уплывавший на всех парусах.
Отец поднял Антошу как мог выше.
— Мой сын!
Красноармейцы, товарищи отца, глядели на Антошу, кто с задумчивой грустью, кто с веселой улыбкой.
— Весь в тебя, Василий.
— Огонь!
И впрямь, Антоша в праздничной кумачовой косоворотке с хохолком на макушке походил на огонь.
С высоты поднятых отцовских рук Антоша видел Красную улицу. По улице два знакомых человека: Федька Носарь и Ванька Цыган неслись верхом на метелочных палках, и каждый всадник сжимал в правой руке острую деревянную саблю. Вдогонку кавалеристам скакала на одной ноге Тамара.
Антоша наверняка увидел бы еще что-нибудь, однако отец опустил сына на землю.
Из сарая выглянула лошадь и заржала: а я не нужна? И била подкованным копытом землю, словно подтверждая свою готовность скакать куда потребуется. Вместе с тем лошадь намекала, что не прочь испить воды. Мать принесла свежей прозрачной воды и, не ставя ведро, радостно спросила:
— Можно твоего коня напоить, Вася?
Отец серьезно ответил:
— Если конь согласный.
Конь с удовольствием пил. Случалось, встряхивал гривой, и с конских губ срывались холодные брызги.
Мать поставила на стол корзину с фруктами.
— Хозяйка угостила. Давеча грозились выгнать на все четыре стороны, а тут на тебе: «Фрукты вашему супругу».
Высокий красноармеец с редкой сединой в черных усах сказал:
— Бывает.
И другие красноармейцы угощались.
Мать посерьезнела:
— У вас небось свой секретный разговор… Пойдем-ка, Антоша.
Бойцы засмеялись. Один из них — белобрысый и усы, как лен, — сказал:
— Секретный разговор в чистом поле с белой сволочью, а в доме нашего друга разговор открытый.
— Верное слово, Иван. — И черноусый хлопнул белобрысого по широкому плечу.
— Дело в том, мать, что жить в Новохатске на мирном положении, думаю, долго нам не придется.
Увидев испуг в глазах матери, трепет, пробежавший по ее лицу и рукам, — мать сжала пальцы, словно спрятала дрожь в кулаки, — отец опустил голову, промолвил:
— Еще не все враги разбиты… Вот какое дело.
— Тот же генерал Деникин, — произнес молчавший до сих пор солдат, безусый и лысый, почти как дед Свирид.
Остальные согласно кивнули.
— Пока нет приказа выступать, — продолжал отец, — мы решили по возможности одеть, обуть Антошу и тебя, мать… Зима не за горами.
— Да и осенью без обувки не сладко, — заметил белобрысый по имени Иван.
— Верно, — подтвердил черноусый.
И лысый открыл рот, намереваясь что-то сказать, как в дверях появились: Федькин нос, за носом сам Федька, Ваня Цыган, а из-за их голов торчали косички и кланялись зелеными бантиками: «Вот и мы, здравствуйте, пожалуйста».
Ваня Цыган выставил босую ногу. Нога поцарапана, искусана комарами. Не это удивило солдат. На Ваниной рубахе и штанах было такое множество заплат и заплаток, что сразу после удивления в сердце ударяла жалость.
И на Феде Носаре взгляд, прямо скажем, не отдыхал. И на Феде Носаре были примерно такие же штаны и рубаха, как и на Ване Цыгане, разве что с большим числом заплат.
Зато нос у Феди был целый и невредимый, поистине выдающийся нос, длинный, с заостренным кончиком, любопытный и весьма подвижный. Пожалуй, ни у кого из новохатских мальчиков не было такого носа.
Не принес и Федя успокоения красноармейским сердцам.
А вот Тамара хоть и в стареньком, зато в совершенно целом платье, светлом в цветочках, Тамара с веселыми косичками вызывала улыбку.