Синий город на Садовой - [37]

– Феденька, ты умница!

И они вчетвером отправились в школу номер четыре.

Нилка и Оля, как посторонние, остались на улице. Федя и Борис пошли на разведку. Было гулко, пусто, замусоренно. Зато желтели свежим деревом новые рамы с чистыми стеклами… Кабинет физики оказался заперт. Федя с Борисом заглянули в учительскую и там узрели Ольгу Афанасьевну. Та заулыбалась. Она и вообще-то ничего была директорша, а сейчас, в каникулы, особенно добродушна.

– Соскучились по школе, голубчики?

Федя изложил, что к чему.

– Ох, да ведь Дмитрий Анатольевич в отпуске… А думаете, он дал бы штору?

– Пленку вот подарил же, – опять сказал Федя. – А штору нам только на пару дней.

– Я бы вам свою из кабинета дала, да она цветная. Не подойдет?

– Нет, спасибо…

Оля не очень огорчилась неудачей. У нее был новый план. Сейчас они пойдут на улицу Репина, где торговый центр…

– В этот гадючник! – с отвращением сказал Федя. – Там толпа на толпе и дембили с толстыми шеями жарят шашлыки.

Но Оля возразила, что надо ведь снимать не только сказочные картины города, но и те явления, которые город уродуют. Для контраста. Борис, который очень не хотел, чтобы Оля опять стала печальной, виновато поглядел на Федю:

– Может, правда? Для контраста…

Нилке было все равно, лишь бы с друзьями.

– Горе с вами, – сказал Федя. – Имейте в виду, добром это не кончится.

Толпа на улице Репина была густа. И запахи густы. Пахло разогретым асфальтом, пылью, потом, косметикой и почему-то бензином, хотя машины здесь не ходили. И дымом шашлыков, которые жарили дюжие парни в грязных белых куртках.

Человеческое месиво, покорно отдаваясь жаре, грузно двигалось, завихрялось у лотков и киосков, образуя заторы в проходах между торговыми фургонами. И каждый хотел что-то найти, получить, заиметь или, наоборот, сбыть с рук. Под полотняными навесами и просто на солнце торговали кооператоры: меховыми шапками и майками, свитерами и плавками, пластмассовыми свистульками и картинами с голыми девицами. Здесь было похоже на рынок, но без той веселой пестроты и без всякого намека на романтику, которая чудилась Феде среди базарных рядов… На двух кварталах среди плоских каменных домов, на асфальте без единого кустика, разбухал, будто квашня в тепле, бизнес. Орали динамики студий записи и пунктов проката, голосили продавцы лотерейных билетов и каждому обещали столько счастья, что было удивительно: откуда еще берутся у нас люди, не преуспевшие в жизни?

– Же-вачка! Же-вачка! – монотонно пели растрепанные цыганки. – Мальчики, берите же-вачку!

Между сборчатыми юбками у их мельтешила чумазая курчавая малышня. "Что за люди? – не первый раз уже подумал Федя со смутной тревогой. – Вроде рядом с нами живут, а как с другой планеты…"

– Же-вачка! Рупь штука!

Нилка выколупал из тесного кармашка у пояса трехрублевую бумажку.

– Не вздумай, – сказал Федя. – В этой резинке канцерогенные вещества. По радио передавали: она запрещена для продажи. А здесь – хоть бы хны, знай торгуют…

– И запомни, – поддел Борис, – "кан-це-ро-генные", а не "канцелярские". А то скажешь где-нибудь…

– Опять дразнитесь, да?

– Я тебя проверяю: ты же обещал не обижаться.

– Ой, я забыл!

– То-то же… Миссисипи Аркадьевич, – назидательно проговорил Борис. Расчет оказался верен: Нилка закинул голову и захохотал. Так переливчато, что на них заглядывались…

А Оля между тем снимала. Умело так, незаметно: пристроит камеру между Борисом и Федей и короткими очередями в разные стороны… Сняла и цыганят, клянчивших у прохожих двугривенные, и шашлычников-дембилей, и общую круговерть. А еще – небритого старика нищего. Тот сидел у двери магазинчика "Детские товары". Прислонился затылком к бетонной стене, закрыл глаза и не шевелился. В щетине его запутались крошки. Рядом на асфальте лежала мятая перевернутая кепка – в ней несколько медяков. Попа старика украдкой снимали, никто не бросил ему ни монетки. Только переступали через вытянутую ногу-деревяшку. Когда Оля перестала жужжать "Экраном", Нилка затоптался на месте, сжал толстые губы и вдруг потребовал – хмуро и стыдливо:

– Подождите… Это не снимайте.

Он торопливо, даже воровато как-то, подошел к нищему, быстро сел на корточки, положил ему в кепку мятую трешку, которую до сих пор таскал в кулаке. И почти бегом вернулся к ребятам.

– Пошли…

Когда уходили, Федя не выдержал, оглянулся. Старик смотрел им вслед – сквозь мельтешенье ног – широко раскрытыми осмысленными глазами. Нилка сказал, будто в чем-то виноватый:

– Все равно чуть не истратил на жвачку… – Потом еще: – Он ведь по правде несчастный. Лучше уж с такой ногой, как у меня, быть, чем совсем без ноги…

– Краска-то не тает от жары? – заботливо спросил Борис.

Все посмотрели на Нилкину ногу. Родинки слегка просвечивали. Нилка сказал, что надо отойти в уголок, подмазать.

– А я кассету сменю, – решила Оля.

Они отошли на свободный пятачок асфальта позади фанерного ларька. Тут-то и прихватила их местная компания.

Четверо возникли рядом бесшумно, будто из воздуха. Лет шестнадцати парни. Модные такие, с легкой небрежностью в движениях. С одинаковыми лицами. Не похожими, а одинаковыми своим выражением. Выражение это… ну, когда кто-то смотрит на тебя как на ползущего жучка: обойти или наступить? И при этом – легкое шевеление нижней челюстью, будто во рту та самая "жевачка"… Один привычно встал чуть в стороне, поглядывая на прохожих. Трое – перед "кинооператорами".