Синие стрекозы Вавилона - [40]

Мы виновны.

Ибо в каждом из нас шевелится вздох облегчения:

...и на этот раз не за мной...

Никто никогда не коснется меня его рукой.

Отношения Манефы и Белзы складывались таким образом.

Сначала он причинил ей любовь.

Потом он причинил ей боль.

И она прокляла все, что связано было с воспоминанием о нем. Сестру, Вавилон, Джойса. Засела в мрачной своей, болотами и непроходимыми лесами покрытой Вологодской области. Несколько лет сидела, молчала, думала.

И вот приехала.

Выросла Манефа и стала прекрасной юной женщиной, ступающей как бы не по земле, но в нескольких миллиметрах над ее поверхностью.

Никогда не стала бы, если бы он не причинил ей сперва любви, потом боли.

Из одиночества, стыда, из страха и неверия, из униженности и с хрустом выпрямляемой спины прорезывалась, вылепливалась, прорывалась из сырой глины девичьей души нынешняя Манефа. Становилась.

И стала.

Бог-Творец в ее разумении имел облик наставника Белзы. Разве хотел он, чтобы она испытывала стыд, страх, страдала от одиночества и неверия? Он хотел одного: чтобы она его удивила.

Возвратившись в Вавилон, Манефа сперва ткнулась к сестре, но та почему-то не отворяла. Побродила по городу, утопая в его сказочной, за годы одинокого сидения позабытой красоте. Потом устала, проголодалась. Отправилась в гости к Актерке — пересидеть асенефину дурь.

Рыжая лисичка Актерка встретила гостью радушно, усадила ближе к буржуйке — в новых районах часто отключали нынешней зимой отопление — дала чаю, сухарей ванильных, после гитару сунула. Манефа к буржуйке приникла благодарно, чаю выпила с удовольствием, сухарей ванильных погрызла в охотку, потом за гитару взялась. Чистота и покой плескались вокруг того места, где Манефа сидела и тонким, легким голосом пела.

Актерка любила это пение. У них с Манефой странным образом совпадали тембры голоса. Как будто один человек поет из двух горл одновременно.

И если скучала Актерка по Манефе все эти годы, то на самом деле скучала она по голосу манефиному, с ее собственным голосом так схожим.

Сидели и пели вдвоем, в печку дрова подсовывали.

А потом Актерка сказала — нужно же было когда-то это сказать:

— Белза умер.

Какие уж после этого песни. Смолкло пение.

— Мне не нравится, ужасно не нравится, бабоньки, что он там у нее лежит. Время-то идет, тело разлагаться начнет...

— Кому уж понравится.

— В конце концов, он не только асенефин.

— Он чей угодно, только не асенефин.

Под хихиканье остальных возразила разумная Марта:

— Хотя бы лишних глупостей не говорила сегодня, Мария.

Сидели на кухне тесной мартиной квартиры, старались говорить только о деле, но по женскому обыкновению нет-нет да переходили на болтовню. Что поделать. Как тело женское не обходится без жирка — даже у Актерки, на что скелет рыбий, и то найдется — так и разговор между бабами без пустой болтовни не клеится. И между болтовней, непостижимо как, решается главное.

А главным было отобрать у Асенефы прах Белзы и предать его погребению.

— Она не подходит теперь ни к телефону, ни к двери, — сказала Манефа. — Ее из дома-то не выманишь.

— А вы с сестрой так и не повидались?

Манефа покачала головой. Актерка, поджав губы, сделала вывод:

— Очень странно.

— Ничего странного. Аснейт всегда была с придурью, — тут же сказала Мария.

— Кто из нас без придури, великие боги! — вздохнула разумная Марта.

— Верно, и все же... Меня просто бесит, просто бесит... долго эта Изида будет сидеть над своим Озирисом?

— Над нашим Озирисом.

— Бабы, хватит мифологии.

— Чай? — предложила Марта, вспомнив некстати о том, что она хозяйка.

— Пошла ты в задницу со своим чаем, — тут же отозвалась Мария. — Меня уже тошнит от твоего чая. Слишком крепко завариваешь.

Женщины переглянулись. Как крепко любили они сейчас друг друга.

— Девки, я, кстати, серьезно говорю. Пока не предадим прах погребению... — Это Актерка.

— А тут никто и не шутит, — огрызнулась Мария.

— Может, умерла Асенефа?

— Не дождетесь, — заявила Мария. — Асенефа живуча, сучка.

— Нужно взломать дверь, ничего другого не остается, — вздохнула Марта. — Асенефу вырубим табуреткой по голове, прах завернем в простыни... Главное правильно распределить роли. Одна на улице ловит тачку, вторая бьет Аснейт, едва только доберется до нее (только не до смерти, не хватало еще со вторым трупом возиться), две берут прах и выносят из дома.

Все одобрили план. Мужская хватка у Марты, этого не отнимешь. За такой бабой как за каменной стеной. И что тебя замуж никто не берет, такую разумную?

— Только зачем дверь выламывать? — подала голос Манефа, во время жарких споров молчавшая тихонечко в углу. — У меня ключ есть.

Осторожно отворили дверь. Ступили в дом.

И тотчас из всех углов адски заскрипели рассохшиеся половицы.

Мария зашипела на Актерку — та вошла первой, но лисичка только плечами передернула: сама попробуй. Одна Манефа прошла бесшумно, и то потому лишь, что вообще земли не касалась ногами.

У Актерки в руке тяжелая трость с набалдашником. Взята в ателье проката костылей, куда лисичка — на то она и Актерка, чтобы роли представлять! — прихромала вчера совершенно преображенная, в пальто, специально для этой цели из мусорного бака вытащенном. Воняла очистками, кошачьей мочой, подслеповато моргала на брезгливо кривящую губы приемщицу, совала мятые мокроватые деньги за прокат трости. И так вжилась Актерка в роль увечной, что еще и подаяние два раза получила, пока до дома дошла.