Синие горы на горизонте - [12]
«Сожрали у себя всех баранов, вот и катаются», — мрачно резюмировала Нона.
Почти всегда с ними являлся и наш сосед — председатель Пахтаабадского сельсовета, гладкий, белый, как недопеченная булка, — узбеки редко бывают такими белыми. Больше не помню ни одной черты. И имени не помню тоже. И даже придумывать неохота… Помню только, что левая ладонь у него была прострелена и от этого свернута ковшиком… Все эти ревизии оканчивались одинаково: жалостно блеял баран на заднем дворе, Скелет варил плов, Мансур вязал свои знаменитые бантики; потом являлись мираб и оба учителя — Абуталиб Насырович и Саид Алиевич (этот, разумеется, с дутаром). Иногда приглашали и Каюмова. Тот сидел прямой, тонкий — единственный трезвый во всей компании. Остальные перепивались. В хохоте Мумеда начинали пробиваться визгливые нотки Акбара, Я запирала шкаф и уходила.
Один раз после такой попойки я пришла утром. Все было открыто настежь; я заглянула в сельсовет — Нона брезгливо вытирала стол и выметала объедки. На узеньком диванчике, укрытый ее шалью, сладким сном младенца спал Мумед.
Нона сказала, вынося во двор мусор: «Постели у себя тут газетку. Будем кутить».
И принялась греть на печке остатки плова.
«А Вове?» — спросила я. «Вове я уже отложила».
Мы поели в молчании. Когда мы уже принялись за чай, вышел Мумед. Подошел к моему шкафчику, разглядывая в стекле свою мятую физию. Зрелище было не из лучших.
«Ух, джаляб, ахмак…» — сказал он с отвращением. «Не смею спорить, — ядовито отозвалась Нона. — Садитесь лучше пить чай».
И пододвинула ему пиалу.
Была моя очередь дежурить возле пекарни. Чтобы не стоять по ночам всем, мы — Гюльджан, Нона и я — делали это поочередно. А утром приходили остальные.
Я сидела на пустыре возле запертой пекарни. Было ветрено. Я замерзла и начала ходить. И вот тут на меня вместе с ветром первый раз в моей жизни налетела Муза.
И вот что из этого получилось:
Это было так неожиданно, что я обомлела. Больше всего меня поразило, что стихи получились про Аэлиту, которая мне ничуточки и не нравилась. Кроме самого имени — Аэлита. И еще, пожалуй, последней главы — на радиостанции.
Но наверное, я пыталась пропеть совсем другое: ветер, мчавший надо мной тучи, и тоска по родителям, а может быть, и моя влюбленность в пятидесятилетнего толстого узбека, который (если рассуждать здраво) был от меня ничуть не ближе, чем выдуманный Алексеем Николаевичем Толстым петроградский инженер от марсианской царевны (для тех, кто забыл роман, напоминаю, что Тума — это Марс по-марсиански).
Запах самсы
Я, конечно, могу не рассказывать, с каким нетерпением после этой ночи я ждала следующего дежурства. Оно наступило в ночь на тридцать первое декабря. Это было очень ответственное дежурство, потому что все мы уже заранее знали (хотя считалось, что это будет сюрприз), что по случаю Нового года кроме обычных лепешек предполагается печь еще и самсу с зеленым луком. Нельзя сказать, будто меня данное известие не волновало, но, естественно, больше всего я ожидала, что вдохновение снизойдет на меня и в эту ночь.
Но Муза коварна и непостоянна. И сколько я ни пялилась на звезды, ни выхаживала и ни мычала, моя крылатая гостья не прилетала, хоть тресни. Я только продрогла, как песик, и была несказанно рада, когда дед Юсуф по случаю добавочной работы пришел раньше обычного и, сжалившись, пустил меня внутрь.
В пекарне было тепло, пели сверчки, пахло опарой, луком и еще какими-то травами. Помощник деда Юсуфа Карим принялся растапливать тандыры. А я под треск ломаемой гузопаи и шебуршение огня сладко уснула в уголке.
Сон был неглубокий. Сквозь него я слышала и шлепанье теста, и когда дед начал лепить самсу по стенкам тандыров, и негромкий разговор Карима с первыми посетителями — возле пекарни начала уже выстраиваться очередь. А потом поплыл запах готовых пирожков.
Он был настолько могучим, что проник не только в мой сон, но достиг даже проезжей дороги. Так что шофер проезжавшего мимо грузовика остановил машину и послал на разведку своего пассажира — солдата, едущего из госпиталя в Андижан…
А я все спала, и мне, как почти все последние ночи, снился папа. В этот раз он почему-то сдавал экзамены узбекского языка Сайдулла-ате. Сайдулла Саджаевич недовольно качал головой и отказывался ставить папе зачет, без которого, как я знала, нам с ним ни за что не дадут пирожков. Я делала попытку подсказать папе, но Саджаев строго взглядывал на меня поверх очков, и я умолкала. Мне было обидно до слез. И от огорчения я проснулась.
Сон продолжался. Перед слегка озадаченным Юсуфом стоял солдат в ватнике, с вещмешком за плечами и папиным голосом спрашивал, ничпуль будет шесть пирожков и можно ли их вообще тут купить…
