Сингл и Сингл - [3]

– Так его и держите, – послышался приказ на английском, и, сощурившись, Уинзер увидел перед собой сероватые черты лица синьора д'Эмилио, седоволосого мужчины одного с ним возраста. «Синьор д'Эмилио – наш консультант из Неаполя», – представил его Хобэн, с присущей ему неприятной привычкой, один только бог знал, где он ее приобрел, тянуть слова на американо-русский манер. «Очень приятно», – ответил Уинзер, копируя Тайгера, который тоже начинал тянуть слова, когда что-то его не впечатляло, и одарил сеньора д'Эмилио сухой улыбкой. Стоя на коленях, с вывернутыми руками и плечами, Уинзер горько сожалел о том, что не проявил должной почтительности к синьору д'Эмилио, когда имелась такая возможность.

Д'Эмилио неспешно зашагал вверх по склону, и Уинзер с удовольствием шел бы сейчас рядом с ним рука об руку, как добрый друг, стараясь развеять ложное впечатление о себе, которое могло создаться после знакомства. Но его заставляли стоять на коленях, с лицом, запрокинутым к солнцу. Он плотно сжимал веки, но солнечные лучи все равно заливали глаза желтым потоком. Боль в коленях уже сравнялась с болью в вывернутых руках и плечах. Он тревожился за свои волосы. Никогда не хотел красить их, презирал тех, кто красил. Но когда парикмахер убеждал его воспользоваться оттеночным бальзамом, смываемым водой, и посмотреть, что из этого получится, Банни приказала ему не спорить. «Ты подумал о том, как мне тяжело, Альфред? Меня жалеют, глядя на твои седые, словно у старика, волосы». – «Но, дорогая, когда я женился на тебе, мои волосы были точно такого же цвета», – возразил Уинзер. «Значит, мне не повезло уже тогда», – ответила Банни.

«Мне нужно было последовать совету Тайгера, поселить ее где-нибудь неподалеку, скажем, в квартире на Долфин-сквер в Барбикане. Мне следовало уволить ее из секретарей и взять на содержание, чтобы избежать унизительного положения ее мужа». «Не женись на ней Уинзер, купи ее! Так оно дешевле», – убеждал его Тайгер, а потом подарил им обоим неделю на Барбадосе, чтоб было где провести медовый месяц. Он открыл глаза. Задался вопросом, а куда делась его широкополая панама, приобретенная в Стамбуле за шестьдесят долларов. Увидел, что его друг д'Эмилио уже надел ее на голову, к радости обоих турок в черных костюмах. Сначала они вместе смеялись. Потом обернулись и посмотрели на Уинзера, словно находились в зрительном зале, а Уинзер – на сцене. Строго. Вопросительно. Зрители – не участники. «Банни, наблюдающая, как я занимаюсь с ней любовью. Неплохо тебе там, внизу, не правда ли? Ох, скорее бы все закончилось, я устал». Он посмотрел на водителя машины, на которой они преодолели последний отрезок пути от подножия горы. «У него доброе лицо, он меня спасет. И замужняя дочь в Измире».

Но водитель, с добрым лицом или без оного, спал. В «Лендровере», черном, как катафалк, который стоял чуть ниже по проселку, второй водитель сидел с открытым ртом, глядя прямо перед собой, ничего не видя.

– Хобэн, – позвал Уинзер.

Тень легла на его глаза. Солнце уже поднялось так высоко, что человек, накрывший его своей тенью, должен был стоять очень близко. Уинзера тянуло в сон. Дельная мысль. Самое время заснуть, чтобы проснуться совсем в другом месте. Щурясь сквозь слипшиеся от пота ресницы, он увидел туфли из крокодиловой кожи, высовывающиеся из-под элегантных белых брюк с манжетами. Взгляд его сместился выше и наткнулся на смуглое лицо мсье Франсуа, еще одного сатрапа Хобэна. «Мсье Франсуа – наш топограф. Он проведет все необходимые замеры интересующего нас участка», – объявил Хобэн в аэропорту Стамбула, и Уинзер по глупости удостоил мсье Франсуа такой же сухой улыбкой, какая досталась синьору д'Эмилио.

Одна из крокодиловых туфель сдвинулась с места, и сквозь пелену сонливости в голове Уинзера сверкнула мысль, а не даст ли ему мсье Франсуа хорошего пинка. Однако обошлось без этого. Мсье Франсуа что-то совал под нос Уинзеру. «Диктофон, – решил Уинзер. – Стандартное решение. Он хочет, чтобы я заверил своих близких в том, что платить выкуп они будут за живого. Тайгер, сэр, это Альфред Уинзер, последний из Уинзеров, как вы, бывало, называли меня. Я хочу, чтобы вы знали, что я в полном порядке, волноваться не о чем, все прекрасно. Они – хорошие люди и заботятся обо мне. Я уважаю их идеи, какими бы они ни были, и, когда они освободят меня, а случится это сразу после получения ими выкупа, я буду выступать на их стороне на всех мировых форумах. И, надеюсь, вы не откажете мне, я пообещал, что вы тоже выступите в их защиту, они прекрасно знают, что ваше умение убеждать не знает равных…»

Он прикладывает предмет к моей щеке. Хмурится. Нет, это не диктофон – термометр. Нет, не термометр, прибор для измерения частоты пульса, он хочет убедиться, что я не отключусь. Он убирает прибор в карман. Идет вверх по склону, чтобы присоединиться к двум немецким туркам и синьору д'Эмилио в моей панаме.

Уинзер вдруг обнаружил, что обдулся, прилагая невероятные усилия исключить нежеланное. Темное пятно расплывалось с внутренней стороны левой брю-чины, и он никак не мог его скрыть. Потому что пребывал в ступоре, в ужасе. Переносился в другие места. В поздний час сидел в кабинете, поскольку не испытывал ни малейшего желания проводить долгий вечер дома, в ожидании, когда же Банни наконец вернется от матери, в дурном расположении духа и с пылающими щеками. Блаженствовал в спальне своей пухлой подружки из Чизуика, и она привязывала его руки к изголовью резинками от пояса для чулок, которые держала в ящике комода. Пребывал везде где угодно, но только не на склоне этого адского холма. Он засыпал, но оставался на коленях, ему по-прежнему выворачивали руки, причиняя жуткую боль. То ли камушки, то ли осколки ракушек в песке острыми краями врезались в коленные чашечки. «Античные гончарные изделия», – подумал он. Говорили же, что в этих местах полным-полно черепков римской посуды. Ходили слухи, что можно найти и золото. Только вчера в кабинете доктора Мирски в Стамбуле, озвучивая инвестиционные планы Сингла, он рисовал свите Хобэна самые радужные перспективы. Несведущим инвесторам, особенно мужланам-русским, это нравилось.