Синева осенних вечеров - [12]

Мы кровью нашей оросили

В сто лет дорогу к Октябрю.

…Три коммунара из России

Дозором врезаны в зарю.

Версаль — Париж, 1971

МАДОННА

Заунывно, как цыгане

У ночного каганца,

Тянут песенку цикады

Без начала и конца.

Звезды в море смотрят сонно.

Тихо молится в тоске

Синеглазая мадонна

На желтеющем песке.

Худощава, как ребенок.

За кого ее мольба?

За матросов погребенных?

За господнего раба,

Что мерещится ночами,

Чуть заметный, как опал,

Что уехал без венчанья,

Посулился — и пропал?

Перекрестится, поплачет.

Выжмет бедное белье.

Вседержитель вдов и прачек

Смотрит немо на нее.

Подойду и молвлю: — Здрасте… —

Руку женщине подам. —

Пожелать позвольте счастья,

Благоденствия, мадам.

Я и сам бродяжил много.

И, не веря в небеса,

За меня молили бога

Тоже синие глаза.

И меня секло песками,

И мутило без дорог,

И меня шторма́ таскали

Вдоль бортов и поперек.

Не выклянчивая милость,

Коченел и я на льду,

И в окопах доводилось

Видеть всякую беду.

Уходил и я от смерти,

С губ стирал не пот, а соль,

Оттого, прошу, поверьте,

Понимаю вашу боль…

Над волной луна в зените

Льет сияние судам.

Не назвался, извините.

Из России я, мадам.

По любви и я страдаю,

Снится отчее жилье.

Все, кто кормится трудами,

Чтят Отечество мое.

С ним горел в огне пожарищ,

Промерзал насквозь, как наст.

Скажет женщина: «Товарищ…»,

Руку мокрую подаст.

…Звезды в море смотрят сонно.

Тихо молится в тоске

Синеглазая мадонна

На желтеющем песке.

Ницца, 1971

ЗА МОРЯМИ СИНИМИ ДАЛЕКО

За морями синими далеко

Я тоску, как недуги, гоню.

Говорок картавый Лангедока

Чуть течет по главной авеню.

Барышни разряжены, как чомги —

С хохолками-шляпочками все.

И дежурят падшие девчонки

На своей отчаянной стезе.

Век сочится кровью и слезами,

Бутафорским пыжится жабо,

Будто нарисованный Сезанном

На холсте бульвара Мирабо.

Юмор улиц глух и нераскован,

Хоть ложись в тоске и погибай…

Где ты, Тартарен из Тараскона,

Старого Прованса краснобай?

У бистро, в автомобильном хрипе,

Морща неумытое чело,

Сумрачно похаживают хиппи

В меховых тулупах наголо.

Блеск реклам: печение и вакса,

Спален идиллический уют.

Песенки соленые Прованса

Менестрели местные поют.

Мы в толпе толкаемся: «Простите!»,

У платанов бродим налегке.

Целит взглядом искоса блюститель

В мой гвардейский знак на пиджаке.

Он суров, как на распутье витязь.

Посреди гостей и горожан.

Вы, месье ажан, не суетитесь,

Не волнуйтесь, господин ажан.

Я покоя улиц не нарушу,

В «Негр кост» не вывешу свой стяг.

Разве что себе потешу душу.

Пожимая руки работяг.

Вон стоят — я узнаю́ осанку,

Пальцы не из кожи — из коры,

Вон уже сражаются в петанку,

Бьют шарами грузными в шары.

Вижу их — усталых и чумазых,

Говорю им не по словарю:

— Здравствуйте, товарищи по классу!

— Вив ла пэ![1] — еще я говорю.

— В гости к нам, — советую, — пожалте. —

Палец поднимаю: — Мирово́! —

…И хрустит рабочее пожатье

На пустом бульваре Мирабо.

Экс-ан-Прованс, 1971

В МАРСЕЛЕ

От внимания косея,

В гаме давки и возни,

Я шатаюсь по Марселю

В окруженьи матросни.

Корабли неторопливы,

Как бухгалтерский отчет.

Запах рыбы и оливы

Переулками течет.

Ныне мир чужой — обуза,

И вино чужое — яд,

Лишь одно спасает: в ряд

Сухогрузы из Союза,

В лоск надраены, горят.

И тоску мою рассеяв,

Флаг алеет, ярче губ.

И несется по Марселю

Дым Отечества из труб…

1971

Я ЛЕЖУ У ФОРШТЕВНЯ, НА БАКЕ

Я лежу у форштевня, на баке,

И читаю глубин полумрак,

Где вгрызаются грузные раки

В погребенье железных коряг.

Слышу каперов хриплые крики,

Свист мистраля, что бьет в такелаж.

И летят каравеллы и бриги

На безжалостный свой абордаж.

И корма исчезает под пеной.

Как дракон, оседает на дно.

Это славно, что смертью отменной

Нам из жизни убраться дано.

Не в пуху подлокотных подушек,

В бормотанье попов и тоски, —

Умираем, походные души,

Как и прожили век — по-мужски:

Чтобы сердце сжигали пожары,

В жилах сущего пенилась вновь

Неуемная кровь Че Геварры,

Раскаленная Дундича кровь,

Чтоб волна закипала у лага,

И заря у продымленных рей

Пламенела разливами флага

Над соленою синью морей!

Марсель, 1971

ОГОНЬ ВОСПИТЫВАЛ ЖЕЛЕЗО

Огонь воспитывал железо, —

И так, и этак его жег.

И все попыхивал: «Полезно…

Погорячись еще, дружок…»

Оно вскипало, как Отелло,

До черноты впадало в дрожь.

И в мертвое, казалось, тело

Уже дыханья не вдохнешь.

Но нет! Курилка жив покуда

И неподвластен никому,

И эта резкая остуда

Лишь благодетельна ему.

…У строк иных недолги сроки.

Читатель мой, хотелось мне,

Чтоб и мои калились строки

На том безжалостном огне.

На том — и верном, и упорном,

По сути — добром до конца

Ворчливом пламени над горном

В ладу с клещами кузнеца.

Куем слова трудом немалым,

А жизнь сурова и строга,

И дай-то бог, чтоб шла с металлом

В одной цене моя строка.

1972

ИДУ ПО КРАТКОЙ ТРОПКЕ

Иду по краткой тропке

На выпавшем снегу.

Косули смотрят робко.

Не роются в стогу.

Ах, милые, не пули

Несу я вам, не нож.

И зря у вас, косули.

Бежит по коже дрожь.

Я много видел смерти

И не одну войну,

И оттого, поверьте,

Я вас не обману:

Ни горечи, ни боли,

Ни выстрела, ни зла.

Принес я крупной соли

Для вашего стола.

Доверчиво-красивы

Живите в добрый час.

У нас одна Россия,

Одна у всех у нас.

1972

ХВАТИЛО Б СИЛ МНЕ ДОНУ ПОКЛОНИТЬСЯ

Хватило б сил мне Дону поклониться,

Припасть сыновне к отчему плечу.

Я, точно дробью меченная птица,

Из крайних сил на родину лечу.

То бьюсь о скалы, то свергаюсь в пыль я,