Синева осенних вечеров - [11]

Только колются мысли колами,

Только сеет и сеет свеча

Начиненное копотью пламя.

И ни света уже, ни надежд…

Но внезапно, во тьме перегноя,

Прорастет из подземных одежд,

Точно зернышко, чувство живое.

Возмужает, покатится вдаль,

Молодыми ветрами гонимо.

И себя уже больше не жаль,

И обходит тоска тебя мимо.

И почуешь, склонившись к столу,

И всевышним себя, и ягою,

И крушит твое зернышко мглу,

Обрастая листвою тугою.

Вновь ты весел и жизнью обвит,

И стальное перо не обуза,

И — сродни неуемной Любви —

Над тобою беснуется Муза.

1967

ПОЭЗИЯ

Мне снилось, будто я, старик глубокий,

Сижу один у берега речного,

И выросла внезапно предо мною

Та женщина, которую когда-то

Я в целом мире полюбил одну.

Она была такой же молодою,

Как в первый день далекого знакомства, —

Все тот же взгляд, насмешливый немного,

Все те же косы солнечного цвета

И полукружье белое зубов.

В тот давний год, в то первое свиданье

Я растерялся и не знал, что́ делать?

Как совладеть на миг с косноязычьем?

Ведь должен был я многое поведать,

Обязан был три слова ей сказать.

Она ушла неслышными шагами,

Как утром исчезают сновиденья.

Мне показалось, — женщина вздохнула:

«Прощай, пожалуй. Мальчики иные

Так быстро забывают о любви».

Еще она промолвила, возможно,

Что время — лучший лекарь во вселенной

И, может быть, я пощажу бумагу,

И сил впустую убивать не стану,

Чтоб ей писать годами пустяки.

…Прошли года. И вот, старик глубокий,

Сижу один у берега речного.

И возникает вдруг передо мною

Неясное предчувствие улыбки,

Слепящее сияние очей.

Мне легкий шорох оглушает уши.

Я резко оборачиваюсь. Рядом

Мелькают косы солнечного цвета,

И грудь волной вздымается от бега.

Ничто не изменилось в ней. Ничто!

Я тяжко встал. И прозябал в молчанье,

Старик, влюбленный глупо и наивно.

Что должен я сказать ей? Или надо,

Секунд не тратя, протянуть бумагу,

Всю вкривь и вкось исчерканную мной?

Там — бури века и мое былое,

Там строки, пропитавшиеся дымом

Костров и домен, пушек и бомбежек,

Там смерть идет, высматривая жертву,

Там гордо носит голову любовь.

Еще там есть песчаная пустыня,

В зеленой пене топи Заполярья, —

И мы бредем, за кочки запинаясь,

О женщинах вздыхаем потихоньку,

О тех, что есть, о тех, которых нет.

Так что теперь скажу? О постоянстве?

О том, что я по-прежнему ей верен?

Зачем сорить словами? Я же знаю:

Есть у любви отзывчивость и зренье,

У равнодушья — ни ушей, ни глаз.

Я подошел. Ее дыханье —

Струя у сокола в крыле.

И говорили мы стихами,

Как все, кто любит на земле.

Потом глядели и молчали,

И созревал под сердцем стих.

.............................................

Нет, будут беды и печали,

Но это — беды на двоих!

1967

НА КОЛДОБОИНАХ БЕЗ СИЛЫ

На колдобоинах без силы

Бреду, гроза их разрази!

Далеких пращуров могилы

Порой ищу я на Руси.

В необозримой этой шири,

Где ни истока, ни конца,

Ветшают кладбища Сибири,

Погосты Дона и Донца.

Брожу по отческому краю

И с горечью твержу одно:

«Нам лишний раз понять дано —

Могилы тоже умирают,

Как все, что было рождено».

Дон — Сибирь, 1968

НАМЕДНИ МУЗА ИЗМЕНИЛА МНЕ

Намедни муза изменила мне,

В багрянце пятен крикнув: «Зауряден!»,

И пусто на земле, как на луне,

И, как в похмелье, сам себе отвратен.

Ах, боже мой, какая стынь вокруг,

В глазах не тает снежная пороша,

И друг — не друг, и валится из рук,

Став непомерной, будничная ноша.

И не спасут ни лесть тебя, ни месть,

Надейся, жди, не колотись об стену…

Измену женщин можно перенесть,

Как пережить поэзии измену?

1969

БОЛТЛИВОМУ ПРИЯТЕЛЮ

Дружок, я, право, еле жив,

И все вокруг не рады:

Стакан и вилку отложив,

Не закрываешь рта ты.

Такие мелкие слова,

Как будто их из бредней

Весь день мололи жернова

На мельнице соседней.

Теперь ты мелешь на беду

Их сам, чтоб мельче были,

И задыхаюсь я в чаду

Густой словесной пыли.

И черт трещотку не берет.

Мы молча молим бога:

«Закрой ему едою рот,

Пусть помолчит немного!»

1971

Я НА СУДАХ ЗАМОРСКИХ ПЛАВАЛ

Я на судах заморских плавал,

По авеню и рю бродил.

Вертелись вывески, как дьявол,

Глушили уши, как тротил.

От губ лиловых и от челок

Томило, будто в кабаке,

От ваших уличных девчонок

С дымком тоскливым в кулаке.

Луна в чужих горах сгорала,

В обвалах облачной шуги,

И звезды были, как жарки́,

Как очи батюшки-Урала

Из-под густых бровей тайги.

…Торчу на вашем перекрестке,

А все иная синь видна,

И одинокие березки,

И рядом женщина одна, —

Огнеопасна, как береста, —

Зажги — и душу раскали.

…И ждать непросто. Жить непросто

От нашей Родины вдали…

Монте-Карло, 1971

НА ПЛОСКОЙ ПЛОЩАДИ ВЕРСАЛЯ

Виктору Бокову,

Михаилу Бубеннову

На плоской площади Версаля

Втроем встречаем мы зарю.

Мы помним тех, что нас терзали, —

Я о версальцах говорю.

Да, это нас рубили саблями —

Страшны им наши имена! —

Да, это нас сгребала граблями

В могилы братские война.

О нет! Не из брошюр заладили!

Мы знали бой и лязг оков,

И ярый шепот обывателей,

И умиленье пошляков.

И кро́ви пролили в избытке мы,

Нас в печь живьем тащил Колчак.

Мы помним, как молчат под пытками,

И как убитые кричат,

Как брат родной идет на брата,

Как Пер-Лашез горит в огне.

Стена кровава и щербата,

И тени трупов на стене.

И боши в сгорбленном Париже

Жуют веселые слова,

И высится луна, как рыжая

Адольфа Тьера голова.

Бульвары полночи, как нары, —

Лежи, дыши разбитым ртом.

И умирают коммунары,

Чтоб жить в бессмертии потом.