Синеглазая - [14]

На душе стало спокойнее. Но в то же время молнией блеснуло сомнение: а хорошо ли все то, на что он сейчас решился? Ведь светлое воспоминание прошлого омрачил сам характер его поступка. Ничего не сказать жене, обмануть ее, а затем, возможно, причинить неприятность другой женщине, потому что он не знал, как встретит она его. И нужна ли для них обоих эта встреча, хорошо ли все это? Может ли прошлое возвратиться? Нельзя же оборвать ту жизнь, которая есть? Нет, нет, только увидеть Оришу, больше ничего… Он закрыл глаза и постарался припомнить лицо Ориши, ее голос. Но это ему никак не удавалось. Только холодный взгляд ее в ту минуту, когда пленные добывали лед, а Владислав трусливо протестовал, он вспомнил явственно. Не будет ли тот взгляд таким же при новой их встрече?

Раздумья прервал резкий толчок — самолет приземлился. Владислав посмотрел в окно — равнина аэродрома. Открылась дверь кабины пилота.

— Днепропетровск…

— Так быстро! — невольно вырвалось у Владислава.

Он был рад, когда оставил последнюю ступеньку трапа и ступил на твердую землю. Посмотрел на часы — без пятнадцати четыре. Пошел быстро, не оглядываясь, к белому зданию аэропорта.

Владислав нанял такси и попросил шофера ехать как можно быстрее в Запорожье.

X

В вестибюле самой крупной гостиницы нового Запорожья Владислав появился в девятом часу вечера. Тишина, царившая там, показалась ему странной после шумной и утомительной дороги. Тяжелые гардины, массивная мебель производили впечатление официальной строгости, не терпящей шума. Владислав даже старался ступать мягче, хотя рубцы на старых ранах заявили о себе тупой, сковывающей движения болью. Внимание его привлекла картина в массивной золоченой раме. На ней была изображена лихая атака морской пехоты.

Голубая рябь тельняшек, ярко-голубое небо, багровые разрывы гранат, бронзовые тела и густая, алая кровь. Владислав надолго задержал свой взгляд на этой картине. Он вспомнил дни войны. По телу прошел холодок, рубцы на ране стали горячими. «Если Ориша действительно здесь, она видит картину каждый день», — подумал Владислав, стараясь представить, какие чувства картина вызывает у нее.

Он опустил голову и пошел к окошечку администратора. Но не успел он справиться о том, в каком номере живет Гай-Наливайко, как массивные двери вестибюля открылись и появилась она.

Да, это была Ориша! Она заметно пополнела. Но лицо — то же, нежное, округлое, губы яркие, брови приподняты, глаза светятся темной синевой, и волосы — густые, русые, заплетенные в узел. В руках у нее — булочка и бутылка с кефиром.

— Ориша… — тихо позвал Владислав.

Она посмотрела в его сторону, брови вздрогнули, глаза прищурились, как это бывает у близоруких, а затем широко раскрылись, и она пошла навстречу Владиславу.

— Вот, смотрите-ка, Владислав Тобильский! Здравствуйте, — сказала она просто, но краска все больше заливала ее лицо и выдавала овладевшее ею волнение.

— Да, это я, — бледнея, произнес Тобильский.

— Вижу, вижу, что вы. Но откуда? Вот приятная неожиданность!

Владислав молчал. Он не мог говорить. Он был рад ее доброму взгляду и приветливой улыбке.

— Пойдемте же скорее отсюда, — позвала его Ориша и быстро направилась к выходу, чтобы скрыть свою растерянность и неловкость. Теперь он видел ее спину и старый, давно затянувшийся рубец на прямой, красивой шее. «Время идет, а он все не исчезает», — подумал Владислав.

— Они отыскали славный уголок на берегу Днепра, где чьи-то умные руки расчистили площадку и поставили столики. Владислав слушал рассказ Ориши о ее жизни. С еле заметной улыбкой она говорила о том, как ускользнула от начальника лагеря Рогге, а потом была разведчицей, служила в госпитале.

— И вот все кончилось благополучно, — сказала Ориша и улыбнулась. — Наши, наверное, считают, что я погибла.

— Да, Степан Павлович вас разыскивал… — Владислав почему-то не решился сказать, что разыскивал ее и он.

— Где же он?

— На Урале.

— Он хороший, умный человек. Какой смелый подвиг вы совершили, спасая ему жизнь! Вам было так трудно. — Ориша вздохнула. — Ну, а у вас как же?

— Режу, пишу статьи в журналы, преподаю, — глухо промолвил Владислав.

Он не продолжал далее: женился, воспитываю сына…

Он вообще, кажется, позабыл, что минуло пятнадцать лет и со времени их последней встречи могло произойти очень многое. И не заметил, как эта забывчивость постепенно усложняла простоту встречи. Только тогда, когда Ориша сказала: «А мне всегда хотелось знать про вас все», — он опомнился, но было уже поздно. Владислав начал торопливо рассказывать о своей семье, о том, как женился, и несколько раз повторил:

— Не знаю, как это получилось…

И каждый раз после этой мелкой, дурацкой фразы замечал, как холодеет синева Оришиных глаз. Он очень волновался, вытирал платочком вспотевшие руки, и с каждой минутой речь его становилась суше, и сам он себе казался все отвратительнее и гаже. Даже о своем чистом чувстве к ней, о желании во что бы то ни стало повидаться, о том, как летел и торопился, он не смог сказать, просто и задушевно.

— Захотелось повидать старого, друга, — произнес он и сам удивился отвратительной хрипоте своего голоса.