Синее платье - [20]

Я выползла из пропотевших тряпок, которые парились на мне вот уже больше двадцати часов, и нагая вышла на веранду, в тяжелый, сладкий воздух. Порыв ветра пробежал по растениям. Цветы франджипани, медленно кружась, попадали на землю, как белые платочки. Пошел дождь – не противная мелкая бесшумная немецкая изморось, а сильный, гулкий поток – будто кто-то включил на небе гигантский душ. Я подставила под струю воды сначала руку, потом ногу, а потом и вся, совершенно голая, встала под удивительно теплый ливень. Крупные капли расплющивались о мою кожу. Они так сильно по мне барабанили, что пришлось закрыть глаза. Вот радости-то было! Ослепшая от воды, счастливая как ребенок!

– Ты что здесь делаешь? – прозвучал голос Фрица.

Я вернулась на веранду и отряхнулась, как собака.

– Тепло-то как, – отвечала я.

– С ума сошла, – он зевнул, – тебя же могут увидеть.

– Да кто?

Он поглядел на меня, снисходительно качая головой.

– Раздевайся давай! Иди сюда! – Я потянула его за руку, не сильно, впрочем, надеясь, что он ко мне присоединится. У нас был с ним негласный уговор: мне разрешено быть слегка эксцентричной, а ему это должно нравиться.

Не говоря ни слова, он принес мне полотенце. Мы сели вместе на веранде и стали слушать дождь и фырканье гекконов. Как было в тот момент мирно, покойно, счастливо… Наш последний вечер вместе. Хорошо, что у меня остался тот вечер. Я берегу его, как драгоценный камушек в коробочке. Открываю время от времени крышечку и любуюсь на камушек.

Вообще-то мне следовало рассказать мужу о перепутанных чемоданах, но минута пролетала за минутой, а я молчала. Он наконец объявил, что пойдет еще немного поспит. И я его отпустила, а дождавшись, пока он заснет, снова кинулась к чужому чемодану.

В наружном кармане обнаружились миниатюрные акварельные краски и альбом. До чего же трогательно! Я извлекла также таблетки от изжоги, зарядное устройство для мобильного телефона и несколько нераспечатанных фотопленок. Все вроде как у обычного туриста. Я так его и увидела в тот момент, китайца моего: сидит, наверное, в растерянности перед моим чемоданом и вертит перед глазами не слишком привлекательное дамское нижнее белье. Ой, нет, только не это! Как вспомню свои дурацкие футболки с глупыми надписями, полинялые неряшливые шмотки, ношеные туфли и шелковое платье для новогодней ночи… А мой крем для эпиляции? Да уж, страшно предположить, что обо мне подумает китаец. Я наклонилась к чемодану, надеясь учуять лимонный аромат.

Точно, он. Я вспомнила, как он улыбнулся мне в самолете, и улыбнулась ему в ответ. С этой улыбкой упала в постель рядом с Фрицем и уснула.

* * *

Флориан дергает подол платья и отрывает торчавшую ниточку.

– Ну, ты ведь ему не изменила, ты только об этом подумала.

– Какая разница? – Бабетта поднимается и стаскивает синее платье через голову, нимало не заботясь о том, что вообще-то раздевается перед совершенно чужим мужчиной. – И с этим мне теперь жить до конца дней своих.

– Так серьезно? – Флориан протягивает ей серую потрепанную футболку. – Ну, тогда остается одно – взойти на костер, как подобает безутешной вдове! Вдова, – повторяет он. Это слово – как воронье карканье, как темный, мрачный еловый лес среди снежных полей. – Ну да, ты же вдова, разве нет?

– Ты тоже, не правда ли?

Она наливает ему «Чивас регал», причем двойной, – похоже, они негласно договорились сегодня напиться.

Флориан принимает бокал, одним махом опрокидывает в рот и уходит на кухню. Оттуда раздается шум и звон.

У Бабетты ноет сердце, будто туда воткнули нож, воздуха не хватает. Предынфарктное состояние? Коллапс легкого? Нервные колики? Она ни черта не смыслит в медицине, сто лет пройдет, пока разберется, и всегда готова искать причину физических недомоганий в глубинах своей психики. Сейчас ее терзает воспоминание и одна-единственная мысль: Фриц никогда больше не будет звенеть посудой на кухне! Годами она пережевывала и проглатывала сотни этих «никогда больше» и «ни разу снова», но вот об этом звоне посуды начисто забыла.

Забыла, с каким энтузиазмом Фриц наводил порядок на кухне, пока она срочно заканчивала очередной заказ. Те же самые звуки, надо же, абсолютно те же самые, как будто Флориан исполняет партию по тем же нотам. Ящик выдвигает, ящик задвигает, вилки и ножи раскидывает по ячейкам, тарелки моет, кастрюли споласкивает, сковородку убирает на место, снова ящик выдвинул, снова задвинул. Дзинь, динь, дон, стук, бряк, дзинь, дон. Бабетта затыкает уши, стонет. Не помогает. Она встает и ходит из угла в угол.

Едва она видит Флориана, боль утихает. Как тяжелобольной, страдающий хроническими болями, она научилась с этим жить. Флориан оборачивается к ней с половником в руке.

– Это куда?

Она пожимает плечами.

– Да все равно. Куда-нибудь.

Он подбрасывает половник в воздух и снова ловит.

– Сто лет не готовил, знаешь. – Улыбается смущенно. – Сто лет не мешал ложкой ничего, кроме киссьеля.

– Киселя? – переспрашивает она.

– Нет, киссьель, к-и-с-с-ь-е-л-ь, – медленно произносит он по буквам, замолкает и смотрит прямо перед собой.

Она отбирает у него половник и в шутку ударяет по плечу.