Синее платье - [22]

Мы поднимались, как после тяжкой борьбы, шли в душ. Он мне – «киссьель», я ему – деньги, и, не прощаясь, бегом оттуда. Спустя несколько минут я уже был дома: «Привет, Начо, это я!»

Альфред лежал на софе и смотрел телевизор: новости, ток-шоу, игру «Спорим, что…». Он кивал мне в ответ. Даже если уже спал, просыпался и махал мне рукой, подзывая к себе.

– Слава богу, – улыбался он, – я уже начал беспокоиться.

– Вечно тебе что-то мерещится, – отвечал я и бежал на кухню заваривать траву. Я помешивал этот зеленый вонючий суп, мешал его, мешал и молился, чтобы снова все опять стало хорошо, чтобы нам позволено было вести нашу тихую, скучную жизнь вместе. Я и сам не знал, что меня заставляет варить это зелье. Может быть, то, что скоро мне надо будет снова отправляться за новой порцией?

* * *

В то первое утро на Бали Бабетту разбудил непонятный шуршащий звук, однообразный, монотонный, все ближе и ближе. Кто-то мел дорожку. В одном и том же ритме, словно метроном: вжик-вжик, вжик-вжик. Пропела птица, будто зазвенел мобильный телефон. Бабетта отодвинула тяжелую занавеску. Резкий свет полоснул ее по глазам, как ножом. Испуганно подалась она назад, удивленно моргая от встречи с тропическим утром. Кроваво-красные цветы гибискуса свисали из зеленой листвы. Мимо проплыла бабочка размером с тарелку. Бабетта в изнеможении снова закрыла глаза. Серенькое дождливое немецкое утро разбудило бы ее гораздо быстрее, а это навязчивое, душное тропическое великолепие…

Фриц вернулся из туалета. Она потянула носом, когда он приблизился к кровати, вдыхая запах родного существа.

Он удивленно взирал на нее сверху: его жена, как Маха на полотне Гойи, – голая и великолепная. Сквознячок от вентилятора под потолком играет прядью волос у нее на виске, кожа блестит в лучах света. Пожалуй, стоит попробовать уговорить ее – можно позволить себе немного любви. Но только не сейчас, не с утра, по утрам Бабетта обычно не в духе. Лучше после обеда, в самую жару. Все равно на улице находиться будет невозможно, придется прятаться в доме. И именно сегодня, потому что потом она обгорит на солнце, и до нее уже не дотронешься – кричать будет в голос.

Фриц не мог отвести от нее глаз. Она казалась ему в этом освещении совсем чужой и оттого очень привлекательной. Он чувствовал, что она отдаляется от него, и решил ее опередить. Так будет менее больно. Он протянул к ней руку, она уловила движение воздуха.

«Не надо меня трогать, пожалуйста, – подумала она, – не надо. Не хочу! Не желаю!»

«Куда бы положить руку? – размышлял он. – Лучше всего – сжать пышную белую грудь, но тогда пробуждение может быть особенно неприветливым. Нет, не надо». Он опустил ладонь на ее мягкое плечо. Она ощутила его руку – клейкую, как ручонка ребенка.

– Бабетта, – позвал он шепотом.

Она выжидала.

– Бабетта, – повторил он чуть громче, – погода отличная!

«Дурачок, – подумала она, – мы же в тропиках. Какой еще тут быть погоде?»

Он легонько потряс ее. Она медленно открыла глаза.

– Да, – проговорила она нарочито изумленно. – Уже приехали?

– Как и следовало ожидать, – засмеялся он.

За долгие годы замужества Бабетта научилась превращать свои капризы в своего рода заменитель любви. Стоило ей состроить из себя обиженную девочку, как Фриц обрушивал на нее такой поток нежности и заботы, что она сама бывала тронута.

Он вдруг наклонился над ней, и его небритая щетина защекотала ей живот.

– Ты думаешь, мы еще в самолете, – смеялся он, – вот в таком виде? В чем мать родила?

Она на всякий случай хихикнула тоже. Ободренный ее улыбкой, он упал на нее.

– Фриц, – застонала она и еще раз хихикнула, чтобы смягчить его разочарование, а потом строго произнесла: – Оставь меня в покое.

Его это отрезвило, он поднялся.

– Уже восемь почти, – сообщил он, – а я с шести на ногах. Ты представить себе не можешь, как там красиво…

– Только не рассказывай, – перебила она. – Не вздумай!

– Ладно, не буду.

– Я сама увижу, ладно?

– Скоро жара будет невыносимая.

– Естественно, мы же в тропиках.

– Очень жарко будет.

– Да, мне будет очень жарко, – лениво повторила она.

Они оба уставились на затянутое сеткой окно.

– Смотри, смотри, – всполошился Фриц, – смотри: бабочка! Какая огромная!

– Ага.

– С ума сойти, какая здоровенная!

– Угу.

– Я тебе кофе принесу.

– Давай.

Бабетта поднялась и стала спускаться по лестнице. Чемодан господина Шуна! Так тут и стоит, открытый. Неужели Фриц не заметил, что в ее чемодане лежат мужские вещи?

Проходя мимо, она захлопнула крышку чемодана. В ванной почистила зубы Фрицевой щеткой, пригладила волосы пятерней, «расческой морских русалок», как говаривала ее мать. Как же не хочется натягивать на себя снова пропотевшие шмотки, в которых она сюда прилетела! А у Фрица ничего не одолжишь, все его майки на ней трещат по швам. Что бы такое нацепить? А вот что: одну из голубеньких рубашек господина Шуна и его белые штаны, их можно немного закатать, и они, пожалуй, подойдут. Или белый халат от костюма для дзюдо? Нет, это даже Фриц заметит.

Жара стояла невыносимая, дышать было нечем. Вдали урчало море. Рядом со столовой лениво плескался о бортики бассейн. Вокруг бамбуковых столиков сидели парочками влюбленные японцы. Женщины с мальчишескими фигурками в вязаных купальниках, мужчины с козлиными бородками в разноцветных солнечных очках. И все такие молодые, такие красивые, такие худенькие, стройные.