Синее окно Феокрита - [7]

– Да. И все из-за нашего учителя, который стал нести чепуху и спорить с великим писателем. А великий писатель спросил его: почему он, открывая свою дверь, не попадает в будущее или прошлое, а остается в своем веке?

– А в самом деле, почему, Феокрит?

– А потому, что у него обыкновенная дверь, а у нас дверь необычная, почти волшебная, как в сказке.

– Это у Марка Твена обыкновенная дверь? Уж у него-то она должна быть почище вашей… Но что у вас есть интересного, кроме дверей, Феокрит? Про дверь я уже слышала.

– Слышала, но не поверила.

– Еще немножко – и поверю. Ты рассказывал мне про человека, который прыгал с камня на камень. Он и сейчас прыгает?

– Не знаю. Наверное, прыгает. Он ведь попал в поле замедления.

– А что это за поле замедления?

– Об этом надо спросить у бабочки или у наших физиков. Они превратили секунды в годы.

– А хорошо это или плохо, Феокрит?

– Не знаю, Тоня. Может быть, это и нужно. Ведь мы живем в очень подвижном веке, легко проникаем в другие тысячелетия. А в замедленном времени, наверно, все по-иному. Я все хотел спросить это у человека, который прыгает. Но не успел. Когда вернуД в свой век, непременно спрошу.

– А я как об этом узнаю? – спросила Тоня. Я задержался с ответом. Пауза длилась, а я молчал. Потом я сказал:

– А разве мы больше с тобой не встретимся? Тоня тоже молчала. Потом она сказала:

– Как же мы встретимся? Ведь я умру.

– От чего?

– Ни от чего. Просто от того, от чего умирают все.

– А от чего умирают все?

– От времени. Раз ты попадешь в свой двадцать второй век, то меня уже не будет. Мне и до конца своего века не прожить. Но все-таки во всем этом кроется какая-то загадка. Ты ведь сразу попадешь в свой век? Да?

– Да, – ответил я. – За несколько секунд. Аппарат действует очень быстро.

– Тогда я ничего не понимаю, – сказала Тоня. – Значит, я за эти несколько секунд успею стать взрослой, потом состариться и даже умереть? Объясни мне, пожалуйста, Феокрит.

– Не стоит объяснять,

– Почему?

– Потому что этого не случится. Я останусь в вашем веке. Я не хочу возвращаться.

– А твой учитель? – спросила она. – Ведь ему попадет. У него будут большие неприятности из-за того, что ты не вернулся.

– Придумает что-нибудь… Скажет, что меня задавила ломовая лошадь или убил и ограбил какой-нибудь преступник. Об этом часто пишут в ваших газетах.

– Но от него потребуют какое-нибудь доказательство, вырезку» из отдела происшествий газеты или еще что-нибудь.

– Все знают, что ваш век беспокойный и потерять жизнь в нем легко.

Я старался убедить Тоню, что я останусь в ее веке,, но я старался убедить не только ее, но и себя самого. Во мне боролись два чувства: желание видеть Тоню каждый день и желание повидать отца, мать, одноклассников, Дориана Грея и синее окно моего детства, оставшееся где-то далеко-далеко.

Тоня словно угадала мои мысли. Она спросила меня:

– Через эту дверь, о которой ты говорил, можно попасть только в чужое прошлое? А в свое прошлое можно попасть, ну, скажем, видеть свое детство?

– Можно. Каждый раз, когда мы едем на дачу, мы оказываемся в своем прошлом. Там, в моем детстве, есть дом на берегу реки и синее, как струя речной воды, окно. Синева моего окна снимает усталость, освежает. Через это окно смотришь на мир, как сквозь речную синеву, все становится другим – как было в детстве!

– И у тебя есть такое окно?

– Было. Теперь уже не будет. Ведь я решил остаться здесь, с тобой, в твоем веке.

Тоня посмотрела на меня. Я тоже посмотрел на нее. Я часто видел ее словно сквозь синее окно своего детства, сквозь то окно, которое осталось в другом веке, веке, которого еще нет, но который будет. Ради Тони я должен отказаться от того века и от синего окна? Нет, окно будет со мной. Вот и сейчас я смотрю словно сквозь речную синеву. И это оттого, что со мной рядом Тоня.

После свидания с Тоней, вернувшись в гостиницу, я застал нашего учителя и своих одноклассников в тревоге.

– Где ты пропадал, Феокрит? – спросил строго учитель. – Наш урок подходит к концу, все должны быть на месте. Сейчас мы отправимся в будущее, в свой век.

Он не спускал с меня своих бдительных глаз. А потом… Потом завеса времени отделила меня От Тони, оставшейся в своем милом далеком столетии.

8

В кармане у меня хранилась фотографическая карточка Тони, работа провинциального фотографа, жалкая, как его огромный, неуклюжий аппарат, но тем не менее сумевшая остановить мгновение и передать все очарование Тониной улыбки и больших насмешливых ее глаз.

Тоня осталась в прошлом, а я был здесь, и слова «здесь» и «теперь» казались мне непроницаемой стеной, отделявшей меня от нее, от ее «там» и «давно». Увижу ли я ее? Встречусь ли с ней? Во всяком случае, если и встречусь, то не во время урока истории. Уроки ведь не повторялись. Но я не мог больше жить без Тони, без ее улыбки, без ее насмешливых и грустных глаз. И об этом я сказал своим родителям, которые уже давно обратили внимание, что я начал худеть от тоски.

– Ты должен найти девушку в своем веке, – сказала мать, сделав строгое лицо. – Разве их у нас мало?

Отец отнесся гораздо серьезнее к моему юношескому чувству. Он понял, что это была настоящая любовь, любовь, о которой когда-то писал Тургенев. В Тоне тоже было нечто тургеневское. Она была одна во всех столетиях, будущих и прошлых, чем-то похожая на всех других девушек и в то же время отличная, не такая, как другие. Отец мой это понял сразу и не стал уговаривать меня забыть Тоню и искать ее подобие среди своих современней.