Синее на золотом - [13]

– Далеко изволите ехать, сударыня? – спросил священник. Старый человек, он не привык к новомодным веяниям и до сих пор забывал употреблять слово «гражданин» вместо привычного «мсье».

– В Амьен.

Священник вздохнул.

– Я бы советовал вам быть осторожней, сударыня. Тут дело такое, война… разные люди, опять же, вокруг бродят. И свои порой хуже чужих оказываются, – прибавил он с отвращением.

Амелия не сказала ему, что прибыла из-за границы, а по ее французской речи никто не заподозрил бы чужестранку. Поэтому она не стала уточнять, что «свои» для нее были вовсе не те, что для этого старика.

– Вы давно уже живете здесь, наверное, все знаете, – проговорила она. – Возможно ли как-то обогнуть расположение войск, чтобы не встречаться с ними?

– Это вряд ли получится, сударыня, – отозвался старик. – Наши стоят лагерем в Сент-Мену, а Аргоннский лес просто так не объехать. Если же ехать через лес, то вы вряд ли мимо них проскочите. Там всего пять переходов, и везде посты.

– А если все-таки попытаться объехать лес?

Священник задумался.

– Тогда вы наскочите не на синих, а на австрийцев. Они идут со стороны Монмеди. Да и времени много потеряете… Уж не знаю, что и посоветовать, сударыня. Сейчас такое время, что лучше дома сидеть.

– Благодарю вас, – сказала Амелия и вручила ему еще несколько монет. – Если вас не затруднит, передайте их тем женщинам, которые… которые пострадали.

Кюре, которому поведение молодой дамы напомнило о бывшей хозяйке этих мест, великой благотворительнице графине М., которая теперь обреталась где-то в Англии, засуетился, кликнул людей, объявил, что Амелия может не беспокоиться, что ее человека похоронят в лучшем углу кладбища, под кустами сирени, и что ее поручение насчет женщин он выполнит непременно.

Когда Амелия вышла из церкви, начал накрапывать дождь, но вскоре кончился.

– Лошади не устали? – спросила она у Луи. – Как только Якоба похоронят, мы поедем дальше.

Луи ответил, что с лошадьми все в порядке, разве что молодая пристяжная немного дурит, но еды в деревне нет, лавки закрыты, и вообще… Тут он смешался. Ему было стыдно признаваться, что он с утра ничего не ел, даже не позавтракал, потому что надеялся быстро обернуться, а вместо этого угодил в плен к молодой женщине с зелеными глазами, потому что считал себя ее должником за то, что она спасла ему жизнь.

– Ева! – сказала Амелия, которая сразу же догадалась, в чем дело. – Дай ему поесть.

В Вердене Ева закупила всякой снеди, но служанке ничуть не улыбалось делиться ею с оборванцем, который сел на шею госпоже. Однако пришлось подчиниться: сердито сопя, Ева достала из-под сиденья кареты корзинку с едой, откуда торчали хлеб, бутылка вина и бок окорока. Луи, стоя рядом, смотрел, как Ева взяла хлеб, подумала, покосилась на новоиспеченного кучера и отломила от батона маленький кусочек.

– Это мне или воробьям? – поинтересовался Луи.

– Не хочешь, можешь не есть, – буркнула служанка по-немецки.

В следующее мгновение площадь возле церкви огласил возмущенный вопль. Кричала Ева, у которой Луи выхватил хлеб и, нимало не обинуясь, отломил от него добрую треть. Пришлось Амелии вмешаться и призвать служанку к порядку. Кроме того, она приказала дать кучеру вина и кусок окорока.

– Чтоб ты подавился! – с горечью промолвила Ева, видя, как проклятый оборванец, устроившись на козлах, без зазрения совести уплетает окорок. В ответ Луи расхохотался так, что едва не свалился на землю. Молодая пристяжная повела ушами и заржала.

– Ржет как лошадь, и ничего ему не станется! – возмутилась Ева.

Ее негодование выглядело так комично, что Луи захохотал еще громче и на сей раз и в самом деле едва не подавился. Он закашлялся, на глазах у него выступили слезы. А Ева в сердцах топнула ногой и побежала в церковь, где скрылась Амелия, – жаловаться госпоже.

Отчаянно жестикулируя, она объявила, что новый кучер – совершенно невыносимый тип, что он непочтителен, ест за четверых, вызывающе смеется и… И наверняка он обчистит их до нитки, как только они отвернутся.

– Скажи мне лучше: ты оставила его там одного? – неожиданно спросила Амелия.

Ева открыла рот. Она вспомнила, что деньги и вообще все их имущество было в карете и что ничто сейчас не мешало Луи хлестнуть лошадей и умчаться в облаке пыли. Подобрав юбки, она бросилась бежать из церкви.

Если бы Луи поступил именно так, как она полагала, если бы он воспользовался случаем и удрал, оставив их между двумя армиями без денег и вещей, Ева была бы, конечно, огорчена, но вместе с тем испытала бы и толику удовлетворения. Ведь она предупреждала госпожу, что оборванца не стоит брать на службу и что вообще ничего хорошего из этой затеи не получится. Поэтому служанка была почти разочарована, увидев, что Луи никуда не делся и что он по-прежнему сидит на козлах, истребляя верденские припасы. Он доел кусок окорока, отшвырнул бесполезную шкурку, перехватил взгляд Евы и широко ей улыбнулся. На его щеках вспыхнули ямочки. Ева ответила ему свирепым взором, забрала на всякий случай шкатулку из кареты и вернулась в церковь.

– Он там? – спросила Амелия.

– Да.

Подошел кюре и сказал, что для погребения все готово. Церемония заняла меньше часа, и Амелия, стоя под хмурым небом, бросила первый ком земли на гроб, опущенный в яму возле сиреневых кустов. Ева последовала ее примеру. Гроб забросали землей, и вскоре только небольшой холм напоминал о том, что совсем недавно был человек по имени Якоб, служивший кучером у Амелии, урожденной фон Мейссен.