Синее на желтом - [81]

А вот с той, у которой синие глаза, Демин, как ни странно, хотел бы сейчас встретиться. Вот тут же, за кулисами театра. После второго акта провалившейся пьесы. Встретиться и заглянуть в ее всегда холодные, равнодушные глаза. Неужели и сейчас ничего в них не дрогнет? Неужели и сейчас, когда он, можно сказать, сквозь землю проваливается, в преисподнюю.

…Прекратив игру, бульдоги смотрят на Демина. Человек показал им знаки своей власти, но власти почему-то не проявляет. Непонятный пока человек.

А непонятный человек все еще переживает провал премьеры… Ну что обычно бывает после провала? Протирки. Сначала тебя протрут с песочком в газетных рецензиях, затем на бурном заседании худсовета и на не менее бурном собрании труппы, а после этого или до этого, тут правил никаких нет, тебя пригласят наверх и выдадут по первое число. Прежде самые неприятные протирки приходились на долю Лапшина. Он, как Главный, принимал на себя все главные удары и отбивался за всех. В том числе и за Демина, если у Демина случались неудачи. А теперь ты Главный, и отбиваться придется тебе. И за себя и за других, да, придется и за других. И тебе придется спорить и соглашаться с критикой, придется признавать ошибки и давать обещания, что впредь ты будешь стараться… И ты будешь стараться, ты даже очень будешь стараться, но… Но, как известно, неудачи ходят парами, а то и вереницами. И после третьей неудачи тебя снимут, товарищ Демин. В лучшем случае тебя освободят от должности Главного по собственному желанию. В лучшем случае тебя вернут на прежнюю должность. А рассердятся, так снимут с треском. Как несправившегося, как провалившего работу театра. Снимут и пошлют преподавать художественное чтение в областное культпросветучилище. Тебя в культпросветучилище, а на должность Главного назначат товарища Логинова А. В.

…Непонятно, как это происходит — прозвучит или промелькнет в сознании какое-то одно слово, прозвучит или промелькнет какое-то имя, припомнится, иной раз даже не отчетливо, смутно припомнится какой-то запах, какой-то цвет, и человек, только что витавший бог знает на какой высоте, над самыми высокими облаками, над самыми высоченными горами, над самыми дальними морями, вдруг хлопается на землю. На ту самую точку, с которой только что взлетел, только что оторвался. Так и случилось сейчас с Деминым: витал, витал, ну а как дошел на этот раз до фамилии молодого режиссера, так и возвернулся мигом в самую что ни на есть реальную жизнь, в самый что ни на есть реальный театр, в котором не было, не могло быть и никогда не будет Главного по фамилии Демин.

Лапшин Л. С. до сегодняшнего дня был в этом театре Главным. Ныне покойный Леонид Семенович Лапшин. Логинов А. В. будет отныне Главным в этом театре — молодой, перспективный, идущий в гору режиссер Аркадий Васильевич Логинов.

Вот так будет, и не иначе. А вся остальная чепушина — твоя нелепая придумка, дорогой Демин. Иллюзионист ты, брат! Кио! Тебе бы, дорогуша, в цирке публику развлекать, а ты сам себе цирк устроил, сам себя потешаешь. Ну откуда ты взял, что тебя сделают Главным? Как она могла родиться в твоей башке, подобная мысль? Нет, нет, только не взваливай, пожалуйста, на Селихова. При чем тут Селихов? Разве в словах его был какой-то намек? Никакого. Он только позвонил, только сообщил тебе печальное известие. А почему первому? А так… Скорее всего, случайно. И можно не сомневаться, что сам Селихов этому обстоятельству никакого значения не придавал. Кто-кто, а деловой человек Селихов знает, что никто никогда не назначит Демина Главным. В таких вещах деловые люди редко ошибаются.

Итак — Главным будет Логинов.

Рановато ему, по моему разумению. Я бы еще подождал, посмотрел, на что способен молодой человек, а потом уж… Ну да кто же меня спрашивает! А могли бы и спросить, не без обиды подумал Демин. Да, он был обижен тем, что его и на этот раз обошли. Но даже самому себе под пыткой он не признался бы в этом.

Благо она надолго удержалась в нем, эта обида, потому что он устал от всего. Вправду устал.

Почти два часа он жил жизнью сокрушителя и реформатора и сдуру, да, сдуру, никто ведь об этом не просил, никто его на это не уполномочивал, проделал огромную мозговую работу. Потому и устал, а усталость вытеснила и обиду, и другие связанные с ней горькие чувства, и осталось только почти блаженное, почти равное счастью чувство облегчения, что уже ничего, ну ровным счетом ничего из того, что он наметил, делать ему не придется… Ну, разве это не равно счастью, что ему не надо будет увольнять из театра «старух»… Что ему не надо говорить Антонине Петровне «уходи». Я ей «уходи», а она мне: «Зачем ты меня на плаху гонишь, милый». Скорей всего она ушла бы безропотно — за четверть века после той ночи она ни разу не напомнила о ней — ни словом, ни взглядом. Будто ее и не было, той ночи. А ведь была…

И разве это не благо, что не придется таскаться по судам из-за «мыловара». Поди-ка докажи судьям, что «мыловар» бездарен. Черта с два докажешь!

И с Мигуновым… Да ну его к дьяволу, Мигунова. Пусть вот Логинов и занимается всеми этими делами. У Логинова и язык острый, и кулаки чешутся, и решимости, что уж тут говорить, побольше, чем у меня. Да и энергии у него хоть отбавляй, что правда, то правда. Вот и пусть тащит театральный воз. Это Логинов сам так назвал театр. В прошлом году, когда Лапшин с некоторым ущербом для театра увлекся телевидением (он ставил для голубого экрана большой спектакль), Логинов упрекнул его на собрании.