Синее на желтом - [25]

— Совсем-совсем ничего? — тихо спросил Юра.

— Ну кое-что пляжное, малоприметное, конечно, было. Только одно дело на пляже… А когда среди белого дня, когда среди большого города, да еще на крыше…

— Испугался? — спросил Юра.

— Врать не буду: колени дрогнули. Сам понимаешь, мы с ней один на один, а она в таком виде. А я тогда еще очень зеленый был, что я тогда понимал… Только она хоть бы хны: улыбается, будто я к ней по приглашению в гости пришел. И я от этой улыбки совсем растерялся и со страху, что ли, начал грубить: она меня так мило спрашивает, кто я да что я и почему оказался на крыше, а я ей режу, что «трубочист я и пришел сюда трубы чистить». И еще всякое в том же роде. Она смеется, будто я ей что-то очень остроумное говорю. И, понимаешь, смирила и успокоила меня этим своим смехом. А когда мы с ней по одной выкурили — я тогда уже втихаря потягивал, но своих папирос, понятно, не имел, это она меня «Казбеком» угостила, — то и вовсе освоился. И уже сам стал ее расспрашивать. Оказалось, что она киноартистка и загорает не ради своего удовольствия, а ради роли. Режиссер приказал: «Подзагори! И чтобы мне быстренько». Вот она и полезла на крышу. «А если он вам зеленой прикажет стать, что тогда?» — поинтересовался я. Для смеха, конечно, поинтересовался. А она серьезно: «Прикажет стать зеленой — стану, я для кино что угодно сделаю». Вот тут у нас уже пошел серьезный разговор, ну а потом опять веселый, а потом пришло ей время бежать на репетицию, и она назначила мне свидание: «Ты, говорит, завтра приходи сюда, позагораем вместе, а там что-нибудь придумаем». Не удержался я и вечером рассказал об этом дяде. И, понятно, не обрадовал. Я сразу понял, что красивая соседка не нравится ему, даже очень не нравится, но ничего дурного он о ней не сказал, а только сообщил ровным, спокойным голосом: «Это, милый Сема, не твое. Понял? Не твое. Во-первых, она старше тебя, а во-вторых…» «А в-третьих будет?» — дерзко спросил я. Дядька, конечно, рассердился, но про себя, это он умел, и поскольку я оказался непонятливым, принялся преспокойно давить мне на психику: «Прости, племянник, возможно, что заблуждаюсь», — сказал он. Ну, а я, известное дело, продолжаю дерзить. «Да, заблуждаешься», — сказал я, защищая свое право пойти на свидание. И на это. И на любое. Хоть с ангелицей, хоть с дьяволицей — кому какое дело! Тут дядька мне и выдал: «Прости, если так, но я до сих пор думал, что по крышам только блудливые коты гоняют за кошками, а оказывается, и ты туда же?!» Я чуть не взвыл, услышав такое, а дядька без стеснения, по-свойски еще добавил. В том же духе.

— Строгий он у тебя, — сказал Юра.

— Вообще-то он у меня мировой парень, мой дядька, но начнет прорабатывать — сдавайся.

— Отец у меня тоже такой, — сказал Юра, но уточнять не стал, а лишь помолчал немного и спросил: — Ну, а как свидание? Ты пошел?

— Нет, расхотелось что-то.

— Самолюбие?

— Оно самое. Ты же понимаешь — когда тебя с блудливым котом сравнивают…

— Понимаю. И больше ты ее не видел?

— В жизни нет. А в кино разок видел — показали нам как-то в училище картину с ее участием. Комедию. Все хохочут, а меня злость берет. Не на кинокрасотку, понятно, она при чем, мне от той, что на экране, ни холодно ни жарко, — на самого себя. На дурня, на ишака стопроцентного. Вот именно стопроцентного — не сосунок ведь, взрослый парень, допризывник, а дал себя уговорить, как пятилетний. Вот и потерял красотку, а теперь жалуйся, не жалуйся… Да и на кого жаловаться, когда сам виноват. А тут приятель пристает: «Что с тобой?». Ну я и пожаловался приятелю на свою глупую уступчивость. Он смеется. «Брось скулить, Семка. У тебя еще и не такие будут. А там одним романом больше, одним меньше — значения не имеет».

— А у тебя это уже было? — спросил Юра.

— Ты о чем, Топорков, о романах? — задал я встречный вопрос. А зачем? Какой черт меня дернул. Хуже нет, когда приучаешь свой язык к таким неостроумным и неуместным подначкам. Но Юра вроде подначки не заметил, хотя несколько замялся, прежде чем ответить.

— Ну как тебе сказать, Сема…

— Понятно, понятно, — поспешно сказал я. Поспешно, так как уже не хотел, чтобы Юра Топорков произнес те слова, какими обычно говорят о подобных делах юнцы. Сам я, грешным делом, нередко произносил их, не испытывая при этом укоров совести и не сгорая от стыда. Многие произносили, и я заодно со многими, а вот услышать их от Юры не хотелось. И ответить правдой на Юрин вопрос мне тоже не хотелось — слишком уж она была неприглядной, та правда. Вот когда это будет у меня с Лидой — это будет прекрасно, потому что мы любим друг друга. А с той женщиной все было без любви, до чего же скверно тогда все было. Даже вспоминать не хочется. Вот и не надо, не вспоминай. Будем считать, что ничего тогда и не было. Не было и все, — решил я и сказал Юре: — Понимаешь, как-то сложилось… Одним словом, не пришлось еще. Ну, конечно, будет, чего там! И много раз уже могло быть, — добавил я и сразу вспомнил вчерашнее. Только вчерашнее, а все прежнее не в счет. «Много раз», — сказал я Топоркову. Неправда. Один раз. С Лидой.