Синее на желтом - [23]

— А мне интересно, — сказал Юра. — Мне просто надобно поговорить хоть с одним немцем.

— Ну и чудило, для чего тебе?

— Сейчас все объясню, — обещал Юра. Но не объяснил — позади нас загрохотало. Давненько, недели три, пожалуй, не было в этой степи такого концерта. Отвыкнуть от подобной музыки я за это время, понятно, не успел, но когда загремело у меня за спиной, я невольно вздрогнул. И Юра, по-моему, тоже вздрогнул, ему все это и вовсе было в новинку. И, конечно, мы оба остановились и повернулись в сторону передовой. А там уже потянулись к небу еще пока отдельные, пока еще не сплетенные, не сливающиеся друг с другом дымы.

— Что это? — спросил Юра.

— Война, — сказал я и усмехнулся.

— А если без шуток, — строго сказал Юра. Видимо, я должен был по-иному ответить на его детский вопрос и уж обязательно без усмешек и улыбок, а наоборот, с самым серьезным выражением на лице. А чего ради… И я, по-глупому раздражаясь, — конечно, это глупо, — сказал:

— Ну, если без шуток, то это бой, дорогой товарищ, обыкновенный бой.

— Местного значения?

«Ну и зануда», — подумал я, но уже без всякого раздражения, потому что вдруг представил себя на Юрином месте. Вопросы были бы такие же, а то и понаивнее. И я опять почувствовал себя обязанным, что ли, ввести новичка в курс здешних дел.

— А кто его знает, какой это бой, — сказал я. — Сейчас шумят на небольшом участке, а через минуту все может утихнуть, или, наоборот, через минуту уже по всему фронту загрохочет. — Я заметил, что Юра слушает меня более чем внимательно — еще бы, я для него, несомненно, авторитет в делах войны. Польщенный, что меня вот так слушают, я немедленно принялся пояснять новичку, что сейчас происходит на передовой: — Вот это уже наши отвечают на ихний артогонь. Слышишь? А вон, гляди, юнкерсы на бомбежку заходят… Раз, два, три… целых четыре звена — многовато что-то на такой участок. А это мне и вовсе не нравится — это ихние танки бьют, а это наши ПТО.

— А что тебе не нравится? — поинтересовался Топорков.

— Мне не нравится, что немцы первые начали.

— Наступление?

— Не знаю, может, и наступление, а скорее всего — прощупывают. Но с другой стороны, что-то уж больно крутая каша заваривается. Жаль, что нельзя поближе посмотреть.

— А ты разве… Я думал, ты сейчас пойдешь туда, — сказал Юра. Он был явно удивлен, что я, корреспондент, не бегу сломя голову на шум боя.

— Нет, так у нас не делается, — сказал я. — Там части другой армии, я же тебе показывал на карте, ну а у них своя армейская газета. Нам, понимаешь, не подобает бегать к ним за свежим материальчиком. Журналистская этика, — добавил я, а надо было сослаться, конечно, не на журналистскую этику, о которой я и сам имел еще весьма смутное представление, а на очень определенный запрет капитана Добрякова.

— Понимаю, — сказал Юра Топорков. — Ну а если на нашу армию перекинется…

— Тогда и решим. Впрочем, до редакции отсюда ближе, так что придется, пожалуй, сначала домой забежать.

— Так чего же мы стоим, пошли, — сказал Юра и зашагал, уже не оглядываясь. «Ох и характер». А я несколько раз все же оглянулся. Юре что! Для него все шумы происходящего там, на передовой, боя сливались, наверное, в сплошной грохот и гул, а у меня ухо натренированное, я все различаю: вот уже вступили в дело пулеметы, автоматы, винтовки. Значит, пошла на наших немецкая пехота. Хотелось бы поглядеть, как ей набьют морду — у нас тут оборона дай боже.

Надо было все это сказать Юре, раз уж я взялся его просвещать, но мне уже не хотелось оставаться в роли разъяснителя и экскурсовода, может, потому, что слова этой роли показались мне вдруг чересчур бойкими и легковесными, никак не соответствующими всему происходящему сейчас на передовой. А я ведь не мог не знать, что там сейчас и не легко, и не весело.

Нет, нельзя о таком такими непозволительно пустыми словами. Только где так сразу возьмешь весомые и подходящие — когда надо, их никогда нет под рукой.

— Ох, и жрать охота, аж живот подвело, — неожиданно вырвалось у меня. Это было и правдой, и неправдой, и говорить об этом во всяком случае не стоило. Разве только для того, чтобы увильнуть в сторону. Но Юра уже всем и всяким моим словам верил.

— Вот черт, нехорошо получилось, — сказал он. — Я ведь не знал и с чаем весь хлеб уплел, до крошки.

— А откуда ты тогда мог знать про меня и про мое голодное брюхо, — рассмеялся я. — И ты не беспокойся — до дома как-нибудь доползу, а там у нас каша никогда не переводится. Если хочешь, вместе позавтракаем.

— А можно?

— Чудило-мученик, почему же нельзя, своя ведь столовая, военторговская. Завстоловой у нас, правда, скуповатый, но для нашей редакционной братии он что хочешь сделает. Без отказа.

— А я еще на гражданке заметил: если человек из редакции, ему всегда все навстречу идут.

— Вообще идут, да только не всегда и не все, — ради истины возразил я.

— А ты давно в редакции?

— Скоро три месяца.

— А до этого кем был?

— Взводным генералом, кем же еще! Пока в редакцию не перевели, я без взвода ни шагу. А как перевели…

— Так сразу и перевели?

— А как же еще! В пару дней все сварганилось. Ну, вызвали, как положено, к начальству, побеседовали, включили в приказ, а там уже все само собой пошло — «Взвод сдал, взвод принял», предписание в зубы, и вот с тех пор шурую в редакции.