Синее море, жёлтый песок, или Семь месяцев не предел - [2]

Мне понравилась идея с выставкой. Думая о ней, я окунулась в работу с головой, и не заметила, как пролетела осень со свадьбой и венчанием Люси и Романа, и пришла зима со своими холодами и морозами.

Мысль о выставке согревала мне душу, а Костина любовь сердце и тело. Днем я купалась в легких лучах славы, представляя себя рядом со своими картинами, а, длительной морозной ночью согревалась в нежных объятиях своего любимого.

Такой темп работы, тщеславия и любви выбил, напрочь, из головы счет дням и месяцам. Поэтому, одним февральским утром, я проснулась и подумала о том, что я себя хорошо чувствую, что давно у меня не ломит в пояснице, не болит грудь и не тянет низ живота. Что ночью, во сне, я ловила рыбу, и в садке у меня плавало три больших судака. Они смотрели своими выпученными глазами, а из их рта раздавалась песня:

   — Тра-ля-ля, тра-ля-ля,

   Ну, давай, поймай меня.

Зная, что моей жизнью руководят не общепринятые правила, а сны, меня подкинуло на кровати и снесло с неё со скоростью ветра. Я перелетела через любимую собачку Марго, которая мирно спала у меня под боком, и понеслась на кухню, где в записной книжке был отмечен номер телефона гинеколога. Записавшись к ней на прием, я быстро начала собираться, судорожно вспоминая, когда в последний раз у меня были женские недомогания. Как я не напрягалась, вспомнить не смогла.

Поэтому, несясь на полном ходу, как винтокрыл, я, перепрыгивая через две ступеньки, взлетела на второй этаж женской консультации и, как заправский парашютист точно по курсу приземлилась на стул под кабинетом.

Анна Владимировна Головнова была молодой женщиной тридцати пяти лет и прекрасным врачом. Врачом от Бога, как отзывались о ней многие женщины. Мне она тоже очень нравилась. Причем, не только из-за внешности. Хотя, красотой она не была обделена. Прежде всего, мне импонировала её нежность и большой профессионализм.

Когда женщина на приеме у гинеколога, она чувствует свою ранимость и незащищенность. И важно, чтобы врач не применял грубое насилие и не причинял боль.

Анна Владимировна была сама нежность и внимательность. Её мягкие руки касались меня, не причиняя даже мелкого неудобства.

— Ну, что, милочка, поздравляю, — сказала приятным голосом врач, — шесть недель.

— Я не верю. Неужели это правда?

— Конечно, правда. Стоило мне Вас обманывать.

— А ошибки быть не может? — снова спросила я.

— Не говорите глупостей. Уж что-что, а определить беременность для меня, это что хлопнуть в ладоши. Не представляет никакой трудности. Так что, дорогая, Вам предстоит очень приятный период жизни. Сейчас я Вам выпишу направления на анализы и на сроке в двенадцать недель милости прошу ко мне на осмотр. Нельзя курить, пить и злоупотреблять.

— Что злоупотреблять? — не поняла я.

— Да все. Вот Вы кем работаете?

— Художником.

— Ах, да. Я вспомнила. Так вот. Вам нельзя много дышать маслеными красками. Больше гулять на воздухе и не сидеть в закрытой и вонючей студии.

— Почему в вонючей? Мне запах краски очень нравится.

— Вам, может быть и нравится. А вот Вашему малышу, я думаю не очень.

— Почему Вы сказали «малышу»? У меня что, мальчик?

— Девочка или мальчик — это определит УЗИ. Я просто выразилась, так сказать обобщенно. И вообще, Вы сейчас меньше думайте о поле ребенка, а больше о его здоровье.

— А что у него со здоровьем? — испугалась я.

— Фу ты, мамаша, что Вы цепляетесь за слова. Я сказала просто образно. Чтобы Вы понимали свою основную роль в его жизни. Вам сейчас самое главное выносить и родить здорового ребенка. Понимаете, здорового. А кто это, мальчик или девочка, не столь суть важно. Я понятно изъясняюсь? Или пол ребенка для Вас имеет большое значение? — подозрительно задала вопрос Анна Владимировна.

— Нет, нет. Что Вы. Абсолютно никакого. Просто Вы меня ошарашили этой новостью, и я растерялась.

— А Ваш муж знает о том, что Вы беременны?

— Нет, не знает. И он мне еще не муж. Пока. А, может быть, и не пока.

— Ну, что ж, самое время сообщить ему эту новость и проверить его на предмет любви к Вам.

Анна Владимировна была права. Я не могла больше скрывать от Кости свою беременность. Он должен знать, а там сам решит: простить меня за то, что я не говорила ему о своих планах и не ставила его в известность о своих намерениях в отношении ребенка или нет. Быть ему со мной или, как говорится, не быть.

С такими мыслями я открыла дверь и увидела, что под кабинетом на стуле сидит взволнованная Дарья. Лицо у нее было напруженное, и в руках она теребила маленький носовой платок.

— Привет, Дашуль, — радостно поздоровалась я с подругой, — тоже на осмотр?

— Здравствуй, дорогая, — ответила сдержанно, не проявляя больших эмоций, Дашка, — похоже это не осмотр, а констатация факта.

— Какого факта?

— Факта моей беременности.

— Ты что, тоже залетела? — нервно хихикнула я.

— Что значит — тоже? И вообще, что это тебя так развеселило?

— Дашка, ты что, не врубаешься? Тоже — это и значит тоже. Я беременна. Ты понимаешь, о чем я говорю? Или перевести на английский?

— Не может быть, — до Дашки, наконец-то, стал доходить смысл слов, сказанных мною.

— Что значит — не может быть? У тебя, значит, может, а у меня — нет. Так, что ли, понимать твое выражение? — Обиделась я на подругу. Интересно, раньше никогда не обижалась на Дашку, чтобы она ни сказала. А, сейчас, мне, вдруг стало обидно. «Это, наверное, говорю не я, а моё теперешнее состояние организма, — подумала я с радостью, — надо же, как меняется характер у беременной женщины. Теперь буду капризной, глупой и сварливой». — Мне от этих мыслей стало так хорошо, что я сразу забыла об обиде и улыбнулась Дашке.