Синдром Гучкова - [6]

Будучи кадровым жандармом, Белецкий знал про всех мало-мальски заметных русских все, абсолютно все.

…Не прошло и двух лет после того, как он прочел донесение агента "Кардин" — критически мыслящий журналист, внедренный им в среду левых октябристов, — в котором тот изложил содержание скандальной, но до ужаса правдивой речи лидера октябристов Гучкова, после того как речь была доложена в сферах и поступило высочайшее повеление на постоянное, особо пристальное наблюдение за "младотурецким мерзавцем, которого вешать надобно, а не в Думу пускать" (говорила так не какая-то дама, а государыня), — грянула война, и все, что предрекал Гучков, сделалось трагической явью.

Однако же вместо того, чтобы немедленно привлечь Гучкова к работе в правительстве, секретной полиции было приказано не спускать с октябриста глаз денно и нощно, записывая каждый его телефонный звонок, любую встречу и выступление, пусть даже и не публичное; разговоры в салонах также должны фиксироваться.

Понимая, что не министерства, но именно Гучков и подобные ему купцы и промышленники будут в состоянии повернуть ход кампании, снабдив армию орудиями и снарядами, Белецкий, тем не менее, пришел к выводу, что целесообразнее — во всяком случае, на данном этапе — быть с Распутиным и теми, кто его окружал: сиюминутность выгоды — очевидна, а там — видно будет: искусство политики не в том, чтобы входить в блок, но, наоборот, в том, как выходить из него, создавая при этом качественно новый.

Донесения, что шли от агентуры, Степан Петрович анализировал с карандашом в руке, хотя отметок не делал: карандаш лишь организатор мысли, только дурни им пользуются, оставляя собственноручные пометки; грифель может быть некоей формой единения текста с памятью; когда им ведешь по строкам, каждая фраза отлагается навечно.

Белецкий, однако, знал значительно более того, что доносила агентура, ибо с тех пор, как любимец государя Хвостов — с подачи Распутина и Вырубовой — сделался министром внутренних дел и пригласил Степана Петровича своим заместителем, он повел себя совершенно иначе, не так, как действовал раньше, исполняя должность директора департамента полиции.

Тогда, с девятого по двенадцатый год, он, тщательнейшим образом изучая донесения коронных осведомителей, был в курсе всего, что происходило в среде революционной эмиграции, знал настроения Плеханова, Ленина, Чернова, Гоца, Троцкого, Либера, Савинкова, Чхеидзе, Кропоткина, Жордании, Засулич, держал руку на пульсе тех настроений, которые царили в среде подполья, постепенно подбирался к наиболее крупным журналистам, имевшим вес в ведущих газетах обеих столиц, постоянно контактировал с националистами во главе с Пуришкевичем, Марковым-вторым, Замысловским и доктором Дубровиным, передававшими ему материалы, собранные членами их "черных сотен” не только на революционеров, но и на кадетов и октябристов, а равно на всех юристов, банкиров, писателей, врачей еврейской национальности, и наивно полагал, что был в курсе всего того, что надлежит знать главе секретной полиции Империи.

Однако после того, как министр Алексей Николаевич Хвостов пригласил его в заместители, они и провели рискованную операцию, осмелившись подкрастся к любимице государыни фрейлине Вырубовой, через нее вошли в агентурные отношения со святым старцем Григорием Ефимовичем Распутиным, при этом наладив за ним постоянное филерское наблюдение, окружив осведомителями и слушая все его телефонные разговоры с Царским Селом. Вот тогда-то они с ужасом поняли, кто по-настоящему правит Россией. И в результате всего этого Белецкий разработал план, по которому именно Распутин должен был стать неким агентом влияния не на кого-нибудь, а на августейшую семью.

Понимая друг дружку без слов, Хвостов и Белецкий отдавали себе отчет в том, что Россию в революцию толкает именно государыня, послушная Распутину, и подвластный ей Помазанник Божий, а никак не эсеры Керенского, большевики Ленина, радикалы Троцкого или меньшевики Плеханова. В этом смысле они были совершенно солидарны с Гучковым, хотя продолжали следить за каждым его шагом, телефонным разговором и конспиративной встречей, докладывая государыне — в Царское Село, и Помазаннику — в Могилевскую ставку данные филерского прослеживания и донесения агентуры, роившейся вокруг лидера октябристов, убежденного приверженца монархии и противника всех и всяческих революционных идей.

Они знали, что любая попытка представить высочайшим особам Александра Гучкова объективно и честно чревата немедленной отставкой: государь верил только тем, кому верил; государыня вообще не верила никому, кроме Распутина, а тот вертел свои финансовые дела с петербургской группой финансистов и промышленников, Гучкова тяжело ненавидел за его речь в Думе, произнесенную против него, старца. При упоминании имени "Саньки" белел лицом и тянулся к рюмке мадеры, несмотря на явственное неудовольствие фрейлины Вырубовой.

Поэтому — после тяжелых размышлений — Белецкий поставил на то, чтобы спасать монархию, манипулируя именно Распутиным. Он был вынужден отдать на закланье Гучкова, к которому испытывал горячую симпатию как к человеку безусловно честному и высокоидейному.