Из Берлина Гучков воротился в Париж еще более осунувшимся, поседевшим, ощущая себя глубоким старцем, хотя не так давно сравнялось шестьдесят; женщины говорят — " это не возраст". Впервые он почувствовал, что стареет, в девятьсот пятом, в ту именно ночь, когда японцы гнали его — в колонне русских пленных — к лагерю, что соорудили неподалеку от Мукдена. Он тогда вслушивался в голоса конвоиров, в их быстрый говор, поражался тому, как часто они смеялись и сколь уважительны были друг к другу, и сознание того, что пленные были чуть не на голову выше тех, кто гнал их за колючую проволоку, воспоминание о реляциях дальневосточного наместника про то, что "япошата будут разгромлены за неделю, решись они на высадку в Маньчжурии", словно невидимая тяжесть давили на плечи, рождая ощущение бессильной старости, которая и есть безвозвратность.
…Он ничуть не удивился тому, что в свое время так потрясло берлинскую эмиграцию: захват красными Владивостока был трагическим, но закономерным финалом освободительного белого движения. На тех певцов из лагеря шовинистов, что надрывались в излюбленных вайнштюбе, чайных и кафе, предрекая скорый взрыв русского народного духа, который сметет нечисть ленинистов-троцкистов с лица земли, смотрел с нескрываемо-горестным презрением; они платили ему тем же — ведь именно он, Александр Иванович Гучков, создатель партии "октябристов", глава ее ЦК, друг Витте и Столыпина, приехал в царскую ставку, чтобы понудить государя отречься от престола.
Поначалу Гучков пытался объяснять, что отречение Николая было единственным шансом спасти династию; доводов его, однако, не слышали — несчастные психи; кричали, что он сговорился с детьми Сиона, жидовский наймит, предатель святой Руси…
Эмигрировав, он было решил развернуть на Западе дело, совещался с Лианозовым, Манташевым и представителем Митьки Рубинштейна, деньги у нефтяников были, остались на счетах в "Креди Лионе" и "Барклайз банк" от сделок, заключенных на поставку снаряжения для армии еще во время войны, которую государь нарек "Второй Отечественной".
Однако каждый из партнеров тащил одеяло на себя — до боли привычные номера; будь ты армянин, мусульманин или еврей, но коли вырос и состоялся в России — это навсегда, невытравимо; до сих пор не могут понять, что пальцами можно указывать, но лишь сложенными в кулак — бить.
Списался с Терещенкой; тот ответил, что предпочитает обосноваться за океаном, надежнее: банки платят хороший процент; начал преподавать, на жизнь хватает, ничего не хочет, потому что понял — ничего не может.
Родзянко лишь похохатывал: "Да кто нас здесь пустит в бизнес, Александр Иванович? Сотрут в порошок… Крупное предприятие невозможно, а по малости не хочу мараться; думаю, хватит мелочишки, чтобы доскрипеть… Устал я ото всего, друг мой… И от окружающих устал, и от себя".
Пуатье, его давний друг — приезжал гостить в Россию, — посоветовал:
— Купите два-три дома, оборудуйте под отели — самое надежное вложение капитала.
— А самому сидеть за конторкой и выдавать ключи клиентам? — поинтересовался Гучков, побледнев от обиды.
…Когда британские друзья предложили вложить капитал в концессии, которые намеревались брать в нэповской России, Гучков ответил не сразу. Вернувшись домой, в который раз уже перечитал давешнее письмо от бывшего военного министра генерала Поливанова; засим ответил Лондону отказом.
— Почему? — спросили его. — Не верите прочности новой линии Ленина?
Гучков ответил с болью, превозмогая себя (лгать не любил, считая это нерациональным):
— Если Кремль узнает, что я состою с вами в паях, — откажет. Я ведь здесь — Гучков, там я — "враг трудового народа".
Англичане вежливо пошутили:
— Здесь вы "Хучкоу", мы не умеем выговаривать русские фамилии.
То и дело возвращался мыслью к поливановскому письму; порою, когда становилось скучно, читал о себе статьи в московской прессе: "вампир-капиталист", "ожиревший буржуа, ставленник Антанты"; просматривал газеты крайне правых эмигрантов: "наемник большевиков, губитель монархии, продажный франкмасон"; милюковский "Руль” исключил его фамилию из упоминаемых, будто его вообще не было; меньшевистский "Вестник” социал-демократов писал о нем с долей брезгливости, навешивая идиотские обвинения в участии в "Ложе Востока", тоже намекая на масонство, а эсеры кляли "буржуазной непоследовательностью”… Сплошной сумбур, клоака; трещат что сороки, хоть бы кто подумал о реальной программе на будущее.
…На деловые контакты с немецкими промышленниками решился тогда лишь, когда понял, что те всерьез завязываются на экономически блок с нэповской Россией: может, через них удастся помочь несчастному народу, инкогнито, конечно; хоть после смерти узнают; глядишь, помянет кто добрым словом. Впрочем, не помянут, у нас это не принято; не забыли б вовсе — и то слава богу.
Начал консультировать Круппа и банки; когда отказался брать за это плату, партнеры жестко заметили:
— Именно российские евреи утверждают, что "опасно давать бесплатные советы", господин Гучкофф… Деньги дисциплинируют обе стороны: и тех, кто платит, и тех, кто получает, — в случае чего сохраняется возможность вчинить иск…
