Синдром Черныша. Рассказы, пьесы - [50]

— У варвара тоже пушка.

— Разумеется. Надавали всякие на свою голову, вроде вас. Но он потому и варвар, что не умеет ее чинить и никогда не сможет изобрести другую. Так что как раз до ямы лучше ему не доводить.

— Но это их земля, — сказал учитель и поднял глаза. — Их земля. Надо уж тогда честно называть себя конкистадорами и мерить другой меркой. Без всяких этих претензий на цивилизацию.

Инспектор хотел сказать, что давно и нет никаких претензий, как и никакой цивилизации, что все это лицемерие осталось в прошлом веке, что так называемая цивилизация спокойно смотрела, как их народ в третий раз за столетие выжигали каленым железом, и тысячи собирались на демонстрации «руки прочь от убийц!», а особо хитрые представители диаспоры в голос выли, что к ним теперь из-за агломерата хуже относятся и даже, страшно сказать, увольняют с работы. Инспектор всей душой ненавидел диаспору: хиленьких, хитреньких программистиков, брокеров-дилеров, интеллектуалов— импотентов, получивших шанс стать народом и испугавшихся этого шанса. Любой, кто мог стать джугаем и остался хеграем, заслуживал всего, включая новое истребление, если оно случится. Учитель-то ладно, он честно приехал на зов, наравне с другими осушал и перепахивал болота, забыв про два высших образования, — но он был святоша, из породы исусиков, а время исусиков кончилось, по крайней мере в болотах. Инспектор его даже жалел, а потому и спорил не в полную силу: смешно доказывать очевидное человеку, который все понимает. Да еще и дело у него отобрали. Ничего, пойдет в школу.

— Это не земля, — терпеливо сказал инспектор. — Конкистадоры шли за золотом, за всяким какао. А мы пришли на болото, и болото у нас зацвело. Теперь они говорят, что это их земля. Какого черта, где они были тысячу лет? На, возделывай! А они с вашими техниками, с нашими инструментами возделать не могут. Я же вижу эти ваши теплички.

Теплички были, конечно, ударом ниже пояса, но сколько можно.

— Вы просто не знаете, — говорил учитель вполголоса, без напора, как спорят люди, понимающие, что от спора уже ничего не зависит. — Вам кажется, что единственно возможное устройство мира — это агломерат. Но у них куда более сложный мир, вы просто не видите его. Я не понимаю, как можно в этом веке говорить о прогрессе. Видели, куда ведет прогресс. Все успехи агломерата... вы сами знаете... только на фоне краха двух мировых систем, сиамских близнецов, в общем. Это все был прогресс. Мир варвара организован... как эти солнечные часы: вы скажете, что они проще наручных? Для вас проще, но наручные вы сделать можете, а сделать, чтобы ходило солнце, — увы. Я знаю, вы скажете, что солнце без них ходит. Это верно, но они его приспособили, а вам оно только мешает, я вижу, как вам на нем тошно.

Это тоже было ниже пояса. Инспектор приехал с северных территорий, первую половину жизни прожил в отвратительных сосновых лесах, где был, кажется, единственным хеграем на сотню квадратных километров и полной ложкой жрал ненависть, которая за неимением сородичей доставалась ему одному.

— Мне не на солнце тошно, — сказал он, закипая. — Мне у вас тут тошно, где миндальничают с убийцами. С ефрейтором позавчера, практически мальчиком, такое сделали, что в части не знают, как матери писать. Три часа отрезали по куску. Новобранцев будут зубами рвать, а вы тут цветочки садить?

— Ну вот только этого не надо, ради Бога! — простонал учитель. Любой спор о варварах давно состоял из повторений «вот только этого не надо». Надо признать, цивилизаторы были априори слабей истребителей, поскольку истребитель в некий момент непременно говорил: «А вот нашего мальчика позавчера...» — и мальчик непременно находился. После этого можно было только переводить спор на следующий уровень — и заявлять, что вообще не надо было... но если сами вы уже здесь и никуда не едете — кой черт в таком аргументе?

— А почему не надо? — не уступал инспектор. — Как надо? Танцы с ними танцевать? Фейерверки? Я вообще не понимаю, как вы тут три года тратите государственные деньги, а решение вопроса, серьезно говоря, один десантный полк.

— Решали уже десантным полком, — почти прошептал учитель, и это тоже было ниже пояса.

— Гуманно решали. Сейчас по-другому будем решать. Короче, чтобы через два дня, когда придет машина...

— Да я понял уже, — сказал учитель. — Вы только скажите: двадцатого?

— Этого я сам не знаю. А и знал бы, не сказал.

— Скольких я могу взять с собой?

— Мой вам совет, — сказал инспектор, понизив голос и сразу успокоившись, — никого.

— За совет спасибо. Но все-таки?

— Одного, — сказал инспектор. На самом деле и это было вранье, но насчет одного он мог в столице переговорить.

— Хоть поужинать останьтесь, — сказал учитель, криво улыбаясь.

— Я эту кухню не люблю.

— Да у нас по-всякому умеют. Не хуже, чем в столице.

— Не могу, — замотал головой инспектор. — Что хотите. Я даже когда баклажаны у них ем — мне все кажется, что человечина.

— Это как же, — задумчиво сказал учитель, — все рестораны варварской кухни закроют? «Закон джунглей» на набережной?

— Почему, — пожал плечами инспектор. — Ничего не закроют. Ассимилированные пусть живут, программа ассимиляции действует. Вот займетесь, если хотите. А бандитье — увольте, хватит бандитья.