Синдикат - [16]

* * *

Идти пешком от дома Барни до «Конгресса» было не так уж далеко: только пройти несколько кварталов вверх вдоль надземки к Ван-Барену (ветер с озера казался скорее прохладным, чем холодным, шел мелкий снег), потом по Стейт-стрит, наверх к Хэрисон и, пройдя мой не очень роскошный, трехэтажный отель, подняться к Сермэку.

Пока мы шли, я думал о том, что вот в моей гостинице холла нет, а есть узкая лестница, которая шатается, как только на нее наступишь. Другое дело – «Конгресс»: холл с высоким потолком с лепниной; много красного и золотого; можно просто утонуть в плюшевой обивке мебели, пока поджидаешь, что кто-нибудь залезет в карман к посетителям отеля. Именно по этой единственной причине я и бывал в холле «Конгресса» прежде. Мне также приходилось следить за карманниками в коридорах шикарных магазинов «Конгресса» – на аллее Павлинов. Но сейчас я шел в номер первого класса, что было не так уж и плохо для разнообразия.

Пройдя через служебный ход, мы оказались в узком вестибюле. Задевая плечами какие-то швабры, спотыкаясь о коробки и корзины, я протянул руку – нажать на кнопку служебного лифта, но Миллер небрежно ее оттолкнул.

– Пойдем пешком, – пояснил он.

– Смеешься? На каком он этаже?

– На третьем.

– Да?! Ох!

Мы поднялись на два пролета: очевидно, было недостаточно того, чтобы меня не видели в холле, я не мог воспользоваться даже служебным лифтом.

Случайная перемолвка у лифта была самой длинной беседой между Миллером и мной с тех пор, как мы ушли из подпольного бара. Миллер, казалось, укрылся за своими стеклами, почти такой же непостижимый, как растение. Надо сказать, он был не из тех, кого я жаждал бы узнать получше, так что я и не настаивал.

Миллер дважды постучал, дверь с позолотой открылась, и нас встретил вооруженный сыщик, которого я уже видел, но по имени не знал. Это был костлявый парень с тонкими усиками, в темно-коричневом костюме, висевшем на нем мешком. Он был без шляпы, с отвисшей губой – в общем выглядел неблестяще, и, по-моему разумению, был здесь временно – со дня на день должен был вернуться Лэнг.

Когда мы вошли, Миллер указал мне на диван, который выглядел таким же плюшевым и удобным, как и мебель в холле «Конгресса». Это была гостиная или жилая комната – с креслами и парой диванов, камином и люстрой, и мебелью, названной в честь какого-то французского короля. Комната была освещена единственной лампой, стоявшей в углу, а, следовательно, тут было темновато, как в пасмурный день.

Напротив через комнату находились окна, глядящие на Грант-парк и Мичиган-авеню. Передо мной был низкий кофейный столик, с мраморной столешницей, с серебряным ведерком для шампанского, полным льда и коричневых бутылок. Пиво. Единственной преградой между мной и видом на парк было пустое, не слишком уютное кресло – плюшевое, но с изогнутой деревянной спинкой, как у кресла капитана или как у трона. Было непохоже, что оно появилось вместе с остальной мебелью.

Миллер облокотился на подоконник и уставился вдаль – мысленно, казалось, он был уже далеко отсюда. Другой парень, представившийся как Мюлейни, спрятав «пушку», уселся от меня подальше, на диванчике налево. Из-за двери рядом с Мюлейни доносился тихий звук радио – играл Поль Уайтмен.

Направо от меня из-за открытой двери доносился глухой звук спускаемой в туалете воды.

Его Честь, слегка подтягивая брюки, вкатился в комнату, как ручная тележка.

– Геллер! – воскликнул он, сияя улыбкой и протягивая руку, словно мы были закадычные друзья-приятели. Я молча пожал ее – она была немного влажной.

Жестом он пригласил меня сесть, что я и сделал. Он подошел к своему креслу напротив, но не сел, а просто стоял около него, изучая меня с самой дружелюбной улыбкой в сочетании с самым холодным, тяжелым взглядом. Как и Миллер, он носил очки с круглыми линзами, но оправа была темной и массивной, и на его лице они смотрелись неловко, как нечто чужеродное.

На нем были рубашка с короткими рукавами и подтяжки, но галстук не приспущен; он выглядел как бойскаут.

По правде говоря, в комнате было жарковато. Сермэк достал из ведерка для шампанского бутылку пива, затем извлек откуда-то открывалку, сорвал крышку и подал бутылку мне, доставая следующую для себя. И все время при этом улыбаясь, румяный, как наливное яблочко, здоровенный – грудь колесом, широкоплечий.

Мы притихли, отхлебнув пару раз из своих бутылок.

Наконец я заметил:

– Хорошее пиво.

Улыбка превратилась в усмешку, которая выглядела более искренней.

– От мочи, именуемой пивом в бутылках Капоне, его отделяет сотня миль, – сказал он.

– А этикетки нет.

– Это пиво Роджера Тоухи. Его пиво в бутылках не продается. По дружбе досталось. А пиво на продажу он поставляет бочонками в придорожные кафе, салуны и еще кое-куда. Не в Чикаго, подальше.

Роджер Тоухи был бутлегером в северо-западных предместьях, гангстер из небольшой лиги, которую контролировал Сермэк.

– Да, это лучшее пиво, которое я пил. Сермэк кивнул, улыбка погасла. Немного подумав, он заметил:

– А знаете, это вода.

– Простите?

– У них артезианская скважина около Роувел. Вкуснейшая, чистейшая вода. Это и есть секрет Тоухи.