Синагога и улица - [89]

— Ребе, да продлятся его годы, нам дорог, мы любим его. Грайпевская община не отпустит его. Но как же это получилось, что ребе, со своей стороны, никогда не искал себе места в общине покрупнее, как другие раввины?

— У меня нет никаких претензий к Грайпеву. Кроме того, когда наши дети были маленькими, мы были обеспокоены их воспитанием. Но с тех пор как они, с Божьей помощью, выросли и создали собственные семьи, нас осталось только двое, я и моя жена. Зачем же нам нужен раввинский дом побольше и город с полудюжиной синагог? Больше чем в одной комнате не спят и больше чем в одной синагоге не молятся.

Этот ответ усилил симпатию жителей местечка к их раввину. Тем не менее грайпевские евреи знали, что реб Ури-Цви молчит о том, что его жена, напротив, часто требует от него найти место в другом городе. Раввинша Переле была противоположностью своего мужа и внешне, и по характеру. Она была низенькая, с узкими плечами, тонкими руками, холодными умными внимательными глазами и высоким раввинским лбом — наследием ее отца, реб Ошела Бройдо, старипольского[207] гаона. Переле страдала от головных болей, от нервов, от щемления в сердце и от дурного настроения. У нее был целый шкафчик, заставленный пузырьками с лекарствами. Иногда она целыми днями лежала на диване, обвязав голову мокрым полотенцем. Она сосала кусочки сахара, на которые предварительно капала валерьянку, и поминутно глотала лекарства из чайной ложечки. Обывательницы говорили, что никакой болезни у нее нет и она здорова, как жесткая горькая редька. А надуманные болезни происходят от ее злобного характера. Грайпево считало, что насколько добродушен раввин, настолько злобна его раввинша.

Но Переле не волновало, что думают и говорят о ней жители местечка. Она с ними не дружила. Если невежу подпустить слишком близко, он садится тебе на голову. А мужу она обычно говорила, что, если он выслушивает кого-то часами, тот действительно считает его праведником. Но когда тот же самый человек видит на следующий день, что раввин выслушивает и другого человека, то уже считает его никудышним раввином. Сначала от своего отца, старипольского раввина, а потом от мужа Переле наслушалась пословиц из Геморы и умела ими пользоваться. Но молиться в синагогу ходила только в те субботы, когда благословляют наступление нового месяца, и по праздникам. Про раввиншу никак нельзя было сказать, что она слишком набожна. Тем не менее она имела к мужу претензии по поводу того, что евреи не дрожат перед ним, как перед гетманом с булавой. Ни у одной обывательницы не было столько платьев, пальто, шляпок, как у Переле. Только вся ее одежда была старомодной. Даже новые платья она заказывала по старым фасонам. По этому поводу у нее тоже была поговорка: «Разница между святой книгой и светской состоит в том, что светскую книжку после прочтения выбрасывают, а святую целуют и ставят назад на полку, чтобы пользоваться ею всю жизнь. Точно так же и с одеждой. Старомодную одежду можно носить и носить, а одежда, сшитая по последней моде, уже завтра устаревает, и ее выбрасывают».

Посланцы ешив и важные проповедники, останавливавшиеся на субботу в раввинском доме, не могли нахвалиться раввиншей. Хотя знатоки Торы не говорят о чужих женщинах, гости делали в этом случае исключение и говорили грайпевским обывателям, что их раввинша умна, как Брурия[208], жена рабби Меира[209]. Грайпевские пересказывали это своим женам, а те морщились:

— Задавака! Она хочет показать, что умнее своего мужа и заправляет его хозяйством.

В прежние годы раввинша тоже время от времени грызла мужа, чтобы он нашел для себя новое место. Реб Ури-Цви всегда отвечал на это: во-первых, откуда следует, что другое местечко будет лучше Грайпева? Во-вторых, редко бывает так, чтобы раввин занял должность в новой общине и там не начался бы пожар раздора. Так зачем же это им обоим? Как бы сильно ни надоела Переле грайпевская грязь и соседи, ей приходилось признавать, что в словах мужа есть правда. Но с тех пор как дети поженились и переехали в Гродно, она принялась требовать от реб Ури-Цви, чтобы и они переехали туда же.

— Ведь в Гродно есть городской раввин, а при нем — целый раввинский суд, — пожал плечами реб Ури-Цви.

— А кто сказал, что ты всю жизнь должен быть раввином? Мы будем жить у детей.

Реб Ури-Цви не пожелал и слышать об этом, а Переле даже лучше своего мужа понимала, что, пока родители здоровы и способны себя содержать, они не должны жить у детей. И она прекращала эти разговоры так же неожиданно, как начинала их.

Грайпевской раввинше было прекрасно известно, что не только из-за детей она хочет переехать в Гродно. На то есть еще одна причина. Тайная. И слава Богу, что никто, даже муж, не знает этой тайны. Даже себе самой она стыдилась признаться, что все еще думает об этом, все еще сравнивает своего мужа с гродненским городским раввином реб Мойше-Мордехаем Айзенштатом — ее первым женихом.

Переле была единственной дочерью старипольского раввина, реб Ошерла Бройдо, маленького еврейчика с вытянутым пергаментным личиком и клочковатой сивой бородкой, который даже летом носил полушубок, чтобы не простудиться. Старипольские евреи знали, что их раввина считают гаоном. Прославленные раввины, упитанные евреи с широкими седыми бородами, похожие на заснеженные дубы, приезжали в Стариполе только для того, чтобы пообщаться и поизучать Тору с их раввином. В синагогальных старостах, занимающихся общественными делами, нехватки нет. Не хватает тех, кто посвящает себя изучению Торы. Обыватели слышали это, и это очень их обижало. Тем не менее они гордились, что их раввин так знаменит и что он сидит день и ночь над Геморой.