Симфония тьмы - [58]

Каждый раз, когда он ездил в подобных комфортабельных поездах, испытывал непонятную грусть. Словно это была ностальгия по тем временам, когда его, совсем еще маленького мальчика, родители возили в Москву. Они ездили туда довольно часто. Отец не любил самолеты, предпочитая им исключительно поезда, тратя два дня на подобное путешествие. К этому он приучил и свою семью.

Он брал два купе в международных вагонах, которые сообщались между собой общим туалетом. Вагоны были еще старые, германские, и потому особенно комфортабельные и роскошные. Потом появились новые восточногерманские вагоны, в которых умывальники располагались под столиком. И наконец, в самом конце, когда началась перестройка, они еще успели застать вагоны, в которых оба спальных места располагались внизу, а умывальники были снова убраны в конец вагона, там, где им положено было находиться.

Последний раз его отец сумел приехать в Москву в сентябре девяносто первого. Тогда ездить уже было небезопасно, августовские события потрясли великую страну. Но все еще оставалась единая железная дорога и единая страна. Вскоре к власти в Чечне пришел генерал Дудаев, и привычный маршрут поездов через Гудермес стал просто невозможен. А в декабре распалась страна, после чего Москва превратилась в далекую столицу чужого государства.

Но эта любовь к поездам, к перестуку колес и мельканию за окном лесных массивов и сельских ландшафтов, к неповторимым запахам железной дороги, к самому ощущению неспешной езды пробуждала в нем самые светлые чувства, словно возвращая его в детство.

Через восемнадцать минут они были уже в Мехелене. Еще через семнадцать минут проехали Антверпен. Дальше была Голландия. Это удивительное ощущение маленькой страны, которая кончается так быстро, через несколько минут после того, как поезд тронулся, всегда казалось Дронго самым интересным и занимательным в европейских путешествиях.

И если за первые двадцать минут в бывшем Советском Союзе они только выезжали из крупного города, минуя его окраины, то здесь вскоре кончалась страна. А за два дня можно проехать всю Европу. Может, поэтому европейцы так остро чувствуют свою сопричастность ко всему, что творится в мире, думал Дронго. И может, поэтому мы все, бывшие советские народы, привыкшие к масштабам от Бреста до Владивостока, так разболтанны и нецелеустремленны, словно надеемся наверстать свое на стайерской дистанции.

В четырнадцать ноль одну поезд прибыл в Роттердам. Он прибыл именно в одну минуту третьего. Не раньше и не позже, а как полагалось по расписанию. Еще через час с небольшим они наконец прибыли в Амстердам.

За все время пути его почти никто не тревожил, если не считать буфетчика, принесшего горячий чай и сдобную булочку. Забрав свою сумку, надев пиджак и пальто, он затянул галстук и вышел на перрон. В отличие от Парижа, в столице Голландии стояла удивительно мягкая, очень весенняя погода. Среди вышедших из соседнего вагона мелькнула физиономия Моше, но Дронго принципиально отвернулся, чтобы не смотреть в ту сторону.

Он часто бывал в Амстердаме. Ему нравился этот город абсолютной внутренней свободы, какой-то праздничной атмосферы раскованности. Если Париж был постоянным праздником души, Мадрид и Лондон – величественными городами некогда огромных империй, а итальянские города – подлинными музеями под открытым небом, то Амстердам был столицей царства свободы, той недостижимой гармонии, к которой стремились многие народы и государства.

И дело было даже не в узаконенной проституции и легализации наркотиков. Разгадка такого феномена была в самих голландцах – дружелюбных, раскованных, отзывчивых, улыбающихся. На вокзале он подошел к туристическому бюро узнать, как лучше проехать к отелю «Пулитцер». После этого, выйдя из здания железнодорожного вокзала, свернул направо, где была стоянка такси. Сев в первый автомобиль, попросил отвезти его к отелю.

Если Амстердам был в своем роде уникальным городом, и не только потому, что это единственная столица в Европе, расположенная ниже уровня моря, а благодаря своим многочисленным каналам и историческим памятникам архитектуры, знаменитым музеям, среди которых особо выделялись музеи Рембрандта и Ван Гога, то отель «Пулитцер» был не меньшей знаменитостью города.

Это был не просто отель. Двадцать четыре старых исторических здания семнадцатого века, узких и прямых, как и многие голландские дома, были снаружи по-прежнему старыми зданиями голландской столицы. Но зато внутри все эти здания, вернее, весь квартал, были кардинально перестроены. Осталась лишь историческая оболочка. Нужно было войти в этот отель, чтобы понять ту гигантскую работу, которую компания «Шератон» в нем провела.

Расположенный на Принценграхт, отель насчитывал двести тридцать номеров, два сюита и пять апартаментов. Здесь находился один из лучших ресторанов голландской столицы, так любимый гурманами, и знаменитое кафе «Пулитцер». Внутри отеля между зданиями, где находились номера для гостей, была построена арт-галерея, в которой проходили выставки местных и иностранных художников.

Дронго знал этот отель и потому не удивился, когда такси, проехав по Радхаузштраат, свернуло на Принценграхт и, проехав по очень узкой полосе, отделявшей старые дома от канала, остановилось у небольшого входа в отель. Дронго вспомнил, как, впервые приехав сюда, даже удивился. Такой вход не мог быть у пятизвездочного отеля, тем более отеля, относящегося к всемирно знаменитой группе отелей «Шератон». Но это был «Пулитцер». Прямо напротив входа стоял небольшой катер, принадлежавший отелю, на котором можно было совершить увлекательное путешествие.