Силоам - [82]

Симон слушал с нетерпением. «Я тоже», — сказал Массюб. Почему я тоже? Так, значит, он не случайно встретил Массюба: тот следил за ним, подстерегал!.. Тем не менее он предоставил своему партнеру разматывать мудреную нить своей речи и выдыхать на доску вперемешку клубы дыма из своей огромной трубки и огромные облака меланхолии. У Массюба был чудовищный нюх, позволявший издалека определять в человеке малейший оттенок беспокойства или смятения. Если кто-нибудь случайно терял уверенность в себе или на мгновение испытывал сомнение, выделялся особый флюид, предупреждавший об этом Массюба. Он бросался вперед, то есть подходил своей шаркающей походкой, ставя ноги циркулем, ссутулив плечи, с угреватым носом, с начесанными на уши волосами, волоча свою неизменную цинковую грелку. Массюб улавливал этот оттенок обескураженности и являлся, чтобы усилить его сдержанной, но многозначительной беседой. Впрочем, одного его вида было достаточно. Грязный цвет лица, маленькие серые мутные глазки, бывшие начеку за стеклами очков в никелированной оправе, рыжие усики — этого было бы достаточно, чтобы внушить самым что ни на есть оптимистам отвращение к жизни. Этого было бы достаточно, и Массюб был бы в этом нисколько не виноват. И ничто, в общем-то, не помешало бы ему начать с вами приятный разговор. Ему бы простили за это его неуклюжесть. Но слова, вылетавшие из уст Массюба, как нельзя лучше подходили к его удручающей внешности. Его фразы тоже были серыми и гноящимися. Они были пропитаны изощренным ядом. С виду ничего не было заметно, и не всегда те, кто говорил с ним, вовремя спохватывались, но вернувшись домой, обнаруживали у себя нарыв.

Состояние, в которое этого типа ввергло его уродство, способствовало, с другой стороны, развитию у него, словно в виде компенсации, настоящего инстинкта полицейской ищейки. Благодаря этому инстинкту и худобе своего тела, позволявшей ему протискиваться в полуоткрытую дверь или сливаться со стенами, чтобы лучше видеть, Массюб дополнял свои интуитивные догадки, основанные на природном чутье, самыми верными сведениями о поступках окружавших его людей. Ничто не укрывалось от него. Напрасно Симон никогда не оборачивался, выходя из какой-либо комнаты. Он бы увидел, как стена или дверь раздваивается и выпускает живую, возможно, хихикающую фигуру…

— С вами такого никогда не случалось? — спросил Массюб деланным тоном.

— Чего?..

— Торчать на дороге или на краю тротуара, ничего не делая, размышляя, задаваясь вопросами… А?..

Симон начинал нервничать. Но воздержался от ответа.

— Вы правы, — продолжал Массюб, — одиночества вынести невозможно.

— Разве я так сказал? — запротестовал Симон, не понимая, куда клонит Массюб.

— Конечно, — ответил тот своим хулиганским голосом, неожиданно двигая вперед коня, — конечно, сказали! По поводу молитв, когда я спрашивал вас, зачем они… Вы сказали — чтобы не оставаться одному!

Симон попытался вспомнить. Ему казалось, что он не давал такого объяснения.

— Не думаю, чтобы я вам это сказал, — возразил он. — Я, наверное, сказал: чтобы объединиться… Объединиться с Богом, просить о согласии с тем, что господствует над нами…

— Но если стремятся к единению, — сказал Массюб, — значит — одиноки и хотят с этим покончить…

— Как угодно, — согласился Симон, не желая вступать по этому поводу в дискуссию с Массюбом.

— Все, что мы в жизни делаем, — для того, чтобы больше не быть одному, так? — настаивал Массюб. — Не быть одному — в общем, это и есть счастье!..

Не отвечая, Симон быстро вызволил пешку, бывшую под ударом.

— Счастье! — продолжал Массюб, который словно решил спорить с самим собой. — Не будь этого слова, насколько мы были бы счастливее!..

— Вы думаете?..

— Для того, что есть, слов никогда не находится, но их слишком много для того, чего нет. Вы не согласны?

Симон будто немного поколебался, потом решился.

— Если и есть слова, которые надлежит уважать, — сказал он, — то в особенности те из них, что обозначают вещи, которых мы не видим и которые будто бы не существуют. Есть слова, которые нужны, чтобы хотя бы ссылаться на то, что могло бы быть, — добавил он. — Существование — самая красивая из тайн. Возможно, что в силу своего существования, в силу создания цели для наших мечтаний, наших усилий, слова, в конечном счете, иногда порождают явления…

— Будем надеяться, что так случится с Богом! — бросил Массюб.

И рассмеялся.

— Люди не смогли бы жить без такой надежды, — заметил Симон, не удостоив вниманием шутки. — Все их мечты цепляются за нее. Было бы опасно выбросить из языка слово «Бог», слово «покой», слово «счастье»…

Наступило молчание.

— А если начать, — сказал Массюб, — с самого маленького счастьица, которое можно ухватить за время жизни, у самой земли… А?..

— Счастье нельзя ухватить у самой земли, — сказал Симон. — Оно не для тех, кто ползает.

Массюб поднял голову, разом посерьезнев, словно его собеседник только что сообщил ему важную новость.

— Где ж тогда его ухватить? Скажите-ка? Что же это такое — счастье? Растолкуйте мне!.. Я люблю, когда мне растолковывают! Особенно с умным видом! Ну? Скажите! Ну?..

Симон покачал головой.